Может быть, вот эта в ржаво-коричневой куртке заговорила с той, в темно-синем пальто. Может быть, они землячки, обе с юга, издалека. Что-то такое слышится. «А море, на море была?» «Море! Нет, моря не видела. Говорил-говорил, что поедем, да трындеть – не мешки ворочать…» – женщина вскидывает руку, будто отмахиваясь от слов. «А я один раз была, – тараторит та, что в куртке. – Знаешь, так и бросилась в волны, так и кинулась вся, отдалася прямо!» Гуся смотрит на нее, сперва тайком, потом в открытую. Видит жар в глазах, темно-розовую помаду не в тон куртке. Придумывать названия новым оттенкам – desert bloom, raspberry longing – тоже ничего себе занятие.
Теперь в метро, эта станция связывает несколько линий, люди стоят у колонн посреди подземного зала и ждут. Время от времени к ним подплывают другие, протягивают рыбьи губы, и вот они уже двигаются дальше, вместе, по двое, к эскалатору и вверх, к выходу, за воздухом, за кормом – или к поезду, дальнейшей транспортировке. В вагоне относительно нетесно, час пик прошел. Этот город никогда не дремлет, но большинство хотят прибыть домой в одно и то же время, к детям и супам и ток-шоу на FunTV, иначе зачем бы они так бесчеловечно толкались? Приливы и отливы человеческого моря: броситься в него, кинуться, отдаться. Каждый вечер, с пяти до семи.
Дома Гуся снимает сапоги и ставит у стены. Один теряет равновесие и лежит потом на линолеуме, не в силах подняться. Гуся заходит в свою единственную комнату, спотыкаясь о Шиву, а тот не орет, не мурлычет, только стукается лбом о ногу и трет почти безволосую слюнявую щеку об икру. Гуся меняет курс, бросает горсть сухого корма в миску на кухне. Встает у окна и смотрит сквозь каштаны на копья ограды, острия в облака. Через несколько месяцев, по ту сторону года, улицы не будет видно из-за их огромных листьев, а какое-то время, совсем короткое, еще и удивительных цветочных гроздьев, растущих вверх. Гуся идет в комнату, ложится на пол и кладет руки на живот, к северу от венериного бугорка. Указательные пальцы соприкасаются, большие тоже, образуя треугольник или, может быть, ромб. Самый острый угол указывает на юг. Ладони теплые, тепло проникает сквозь ткань, оба слоя. После каблукастого дня гудят ноги. Гуся думает о разных вещах, которые можно делать с телом. В теле так много всего. Оно не футляр для временного хранения посторонних предметов, пусть многим так и кажется. Пусть многим и нравится тесниться в узком коридоре. Низом тела можно посылать сигналы в космос. Можно ловить ответные вибрации. Пульсирующие, мигающие волны несутся сквозь темноту, которая является не отсутствием света, а лишь самой собой. Можно положить руки на венерин бугорок, чувствуя, как стальные волоски протыкают ткань, стирают в ноль хлопчатобумажные нити: через некоторое время остается лишь тоненькая сетка. Можно скользить ладонями по внутренней стороне бедер, приговаривая: ну, ну, день клонится к ночи, расслабляемся, успокаиваемся. Так много всего можно делать.
В этом большом