как кипяток, вздулся и опал, а после расступился, признавая чужую силу.
По протоке вдоль берега медленно двигался человек. Судёнышко его было столь мелким, с низкими бортами, что казалось, не в лодке движется чужак, а прямиком по воде. Да и на человека издали он походил всего меньше. Наперво, потому что весь силуэт его скрывался под необъятной накидкой. Армяк – не армяк, епанча – не епанча. Словом, балахон. Чужак кутался в него, словно не привык к лёгкому холодку летней ночи, а может и по какой иной причине. Низко опущенная голова его скрывалась под капюшоном. Словно не человек – нечистик человеком прикидывается.
Он величаво погружал в воду весло то с одной, то с другой стороны от судёнышка. И двигался столь твёрдо, столь уверенно, что сомнений не оставалось: не гадает, а точно ведает, где повернуть, к какому берегу пристать, чтобы всего ближе к людям. Протоки, речушки и ручьи испещряли остров словно нити, перепутанные игривым котом, с первого раза верную не каждый местный умел выбрать. Но чужак не ошибся ни разу.
Когда до запруды оставалось всего ничего, он отложил весло и выпрямился. Дальше судёнышко двигалось само, повинуясь зеленоватому сиянию, исходящему от ладоней чужака. Теперь-то ясно, почему расступился туман, подобно верному псу оберегающий остров, почему не запутали протоки и не околдовали русалки. Чужак был колдуном.
Наконец, дно прошуршало по илу, а нос плавно скользнул в траву, в избытке растущую около запруды. Чужак поднял ногу и точно угадал, куда поставить мягкий кожаный сапог, чтобы не провалиться в грязь, сошёл на берег и потом только скинул капюшон на плечи. И лучше б он этого не делал!
– Щур, протри мне глаза! – пискнула заплаканная Залава, прячась за чужие спины.
Ирга и сама не прочь ахнуть да спрятаться, вот только, если Залаву с готовностью закрыли от колдуна яровчанские мужики, её никто защищать не спешил. Так она и осталась стоять почти что перед самым носом незваного гостя – промокшая до нитки, дрожащая и злая.
Гость, впрочем, среди остальных её не выделил – окинул всех хмурым недобрым взглядом. У Ирги от этого взгляда ажно дух перехватило. И от того, каким цепким он был, и от того, что зрячий глаз у чужака имелся лишь один. Второй прикрывали тёмные с проседью не по годам волосы, но всё равно из-под них виднелся белёсый шрам, перечёркивающий веко, и само око, покрытое белой пеленой.
– Ну здравы будьте, что ли, яровчане. У вас, никак, праздник? Или… – Колдун мельком глянул на Иргу. – Девку водяному в жёны отдаёте?
Голос его был хриплым, как после лёгочной болезни, у Ирги от него мороз по коже побежал. Да и не у неё одной: вон, все потупились! А ведь сколько народу на берегу, и все оробели перед безоружным чужаком! Хотя безоружным ли?
Тут бы вперёд выступить старосте, но Первак с женою не пожелали мешать молодёжи веселиться и, едва подкормив костры, воротились домой. Колдун меж тем двинулся в толпу, зорко всматриваясь в лица. Искал кого?
– Что ж молчите, яровчане? – Ходил он прихрамывая, словно каждый шаг приносил боль, однако боль привычную, почти позабытую. Остановился подле Дана,