и нельзя, будучи в заточении в своей комнате, когда, в очередной раз, его закрывали на замок, чтобы попробовать новые ампулы, взятые Грегором у знакомых барыг на деньги Розы. Грегор говорил угашенной Розе, что так нужно, так будет лучше, он поможет её горю. Та лишь кивала, в душах не осознавая, что уже находится в полном заточении невыносимо ужасной твари, погружающей её сына и её саму в пучины разорения и забытья.
Через год они обручились. За пройденное время Роза успела попробовать данные Грегором «успокаивающие» средства, которые, впрочем, действительно ей помогали снять стресс и тревоги. То, что они вызывали зависимость и она не могла продержаться больше ни дня, чтобы не попытаться затянуть резиновый жгут самолично, даже в отсутствии её наставника Грегора – её не пугало. Делая этот ритуал, она получала неистовое удовольствие уже от самого предвкушения скорой услады, прижигая исколотую кожу, она представляла: как сейчас наступит лёгкость и все беды исчезнут. В нём: взбитом, высоком мужчине с щетиной она разглядела недостающую опорную точку – то ли от отчаяния, то ли от помутнённого, вернее, сгорающего сознания.
Квартира постепенно, не быстро, почти незаметно, становилась извращённым наследием чистоты и порядка, растеряв былую красоту, как и сама хозяйка. Роза выглядела истощённой, исхудавшей, нездоровой из-за частого приёма прописанных мужем препаратов.
Грегор улыбался и радовался словно дитя-деспот каждый раз, когда его пассия улетала в мир грёз; как её поначалу переполняли эмоции, потом как всё тело начинало сводить от судорог и она падала блюя на пол, её выворачивало и всё только нарастала боль у вены, она пульсировала, горела сквозь плоть; она молила подать ей руку помощи, но Грегор её не держал, только смеялся, она продолжала дрожать и кричать, кричать так сильно, что Ванхоль, находясь в соседней комнате, прижавшись к стене и отчётливо слыша скрип своих стиснутых зубов, ревел и не мог ничего с собой поделать, не мог остановиться, его переполняла ярость, беспомощность и жалость происходившего; истерически крича в унисон с некогда человеком, что был ему мамой, он пытался выбить дверь. Ничего не вышло.
Со временем нежная кожа стала грубеть, шелушиться; лицо обвисло и заметно постарело; ярко-русые волосы потускнели, макияж пришлось наносить в несколько слоёв, чтобы скрыть новые свойства тех лечебных уколов ближе к вечеру, предназначенных, в первую очередь, для души. Конечно же, для души… Кончено же, мам, тебе для спокойствия. Конечно же дорогая, тебе это нужно.
Помочь? Нет, я не помогу. Почему? Пусть Грегор сам сделает это. Я не буду, нет, я не сделаю. Не проси! Отстань от меня! Не подходи!
Встрепенувшись, придя в себя и осознав, что фортуна размышлений овладела им столь всецело, что Ванхоль простоял около часа задумавшись у подоконника, изредка шатаясь туда-сюда, он закрыл окно и взобрался на постель. Прикрыв веки, сложив руки на грудь, он долго пытался уснуть.
Всё грезило ему безуспешностью. То и дело мелькали