никогда не возвращался.
Победа была одержана, думал Ванхоль.
Но в бесконечной волоките дел так часто люди забывают и хорошее, и плохое, и даже брошенные с ненавистью обиды, упрёки…
Долгие недели Грегор ухаживал за Розой как мог: дарил букеты, признавался в любви и сожалел о совершённом зле, клявшись завязать с пагубной привычкой.
Слова, в первую очередь искренние и любовные, всегда сильнее любого снадобья, как пели романтики. Лишнее слово – калечит, необходимое, наоборот – вдыхает жизнь. Всё по накатанной. Схема та же, что и прежде. Менялся контекст, менялись слова, сказанные вслух, изменялись эмоции, но верно поставленная буква всё так же стоит превыше грубой силы.
С необыкновенной стабильностью продолжалась любовная блокада до того дня, пока матерь Розы не слегла в реанимацию. Как оказалось позже – ни авария, ни нападение, ни простая жизненная случайность. (Винить в произошедшем было попросту некого).
Уже через пять часов в насквозь пропахшем безысходностью синеватом коридоре реанимации, где место оставалось лишь тишине и искажённому шуму в палатах с бесконечными перегородками, за которыми скрывался полумрак, врач спокойно вышел из абсолютно однотипной двери и размеренно стал приближаться к чему-то похожему на человека, (иначе сказать о внешнем виде Розы было нельзя).
Существо с застывшими с тушью слезами, скошенными от страха ногами и, кажется, с окончательно остановившемся ещё в такси сердцем, теперь тупо вглядывалось остекленевшими глазами в темноту, из которой постепенно проглядывался белый халат врача.
Вот он стоит перед ней. Вот он ещё не сказал ни слова, но она всё поняла. Вот его рот аккуратно, словно игрушечный, открывается, оттуда вылетает пару предохранительных слов о долгой операции, затем лицо натужно меняется, и он говорит основные заклятия:
– Я сожалею, она скончалась, мы делали всё, что было в на…
– Как? – дрожащим голосом произнесла Роза.
Как, вернее, от чего она скончалась? – хотела она сказать, но вырвалась их самая малость.
Ни авария, ни нападение, ни простая жизненная случайность здесь оказались ни при чём. Злоумышленников не нужно было искать, врач ответил сухо, но ёмко:
– Старость…
Ночью Роза накрасилась, одела недавно купленное багрового оттенка платье с большим вырезом в груди и талии, и тонкие колготки в сеточку, с чередующимися рисунками в виде сердец. Помаду она выбрала тёмную, почти-что чёрную, (та практически постоянно обходила её стороной в дамской сумочке; но явно не сегодня, нет, уж точно не этим днём и не этой ночью, что лишилась нравственности и ответственности за будущие свершения, и проистекающие от них неминуемые ошибки). Сейчас ей полностью дозволено делать всё что заблагорассудится.
Волоча по полу квадратную сумку, она медленно продвигалась из ванной в прихожую, чтобы накинуть поверх платья что-нибудь потеплее;