на десять, и он, разоравшись, немедленно выдворил его из квартиры. Потом заметил кожаную куртку, по-свойски висевшую на крючке у двери, и выкинул и ее, прямо на лестничную площадку.
– И не вздумай к нему ходить! – заорал он ей вслед, и даже попытался ухватить за плечо, но Дашка вывернулась и, стуча своими немыслимыми платформами, понеслась вниз по лестнице.
Обиженные женщины – странная субстанция. Они управлялись каким-то совершенно своим, внутренним механизмом, и никогда до конца не понятно, в какой момент их прорвет. А когда уже прорвет, то поди пойми, что ей нужно – чтобы ее выслушали, успокоили, помогли, полюбили, сказали, что все пройдет, ни в коем случае не говорили, что все пройдет…
С женой предохранитель у него срывало еще до того, как он успевал понять, что не так.
– Ну а я что должен тебе сказать?! – орал он, неистово, наслаждаясь и одновременно ужасаясь тому, что так орет, громко и бесконтрольно. – Каким боком я имею к этому отношение?!!
– А таким!! – орала жена. – Возвращаешься непонятно когда, вещи свои бросаешь везде, дочь вон уже курить начала, а ему хоть бы что!! Мой дорогой муж плевать на все хотел!!
Борис Петрович изнемогал и наливался красным цветом.
– Не начала она курить!! Не придумывай!! Это хахаль ее!! Спустил его с лестницы один раз, и еще спущу!! – орал он в ответ, автоматически выбрав из предложенных женой доводов самый слабый.
– Ага, спустит он!! Поглядим, как ты спустишь!!
Ссора катилась к своему пику, вот-вот грозила встать на ребро, и Борис Петрович с ужасом чувствовал, что никак не может ее остановить.
После таких ссор он обычно сидел на лавочке во дворе, или долго шагал по улицам, и вместо обиды на жену, или досады на дочь он чувствовал грусть и пустоту. Вернее, вначале ярость. А потом – грусть и пустоту.
Борис Петрович шагал, или сидел и курил, и даже не думал разобрать на клочки эту грусть. Она просто была. Диафрагма у него больше не ходила ходуном, кровь от щек отливала, плечи рухали вниз. Тело его оседало – адреналин уходил, уходило возбуждение, почти радостное, почти боевое.
Пустота разливалась и заполняла все пространство вокруг него. Он шагал вперед в этой луже пустоты, и никогда не выходил из пустоты, и так и плыл по ней вперед. Во всяком случае, до того, как поднимал голову и смотрел на освещенные желтым окна. И тяжело поднимался со скамейки, и шел вверх по лестнице, совсем не отдуваясь – или он уже и не замечал свою одышку?
Надо было возвращаться домой.
16
В одной из рукописей, пришедших в редакцию, Борис Петрович как-то прочитал, что долгий брак – это как вращение двух фигурок, приколотых к круглой досточке на некотором расстоянии друг от друга. Не слишком близко, но и не так, чтобы совсем упустить друг друга из виду. Пастушок и пастушка вращаются, вращаются, вращаются.
Это было не совсем как они с женой, нет, вс еже не совсем, и все же он не мог не думать о ней,