выветрилась, вымылась за ходом времени, и ничего нет, кроме бесконечного, слепящего глаза белого пространства – но нет. Наступает день, и ты внезапно обнаруживаешь ее – опять, ты нашел любовь к тому, кто рядом с тобой, ты внезапно ее обнаружил. Кажется, что не может быть уже больше дыр, больше беспокойства, больше радости. Больше потерь. Уже нельзя столько терять, уже дальше просто невозможно. А потом мир опять расширяется. И ты расширяешься вместе с ним.
Но чего у них нет, у молодых, подумал Борис Петрович, так это усталости. Вот она, блестящая возможность построить вечный двигатель – если бы можно было запитать его молодостью, он никогда бы не прекратил вращаться.
Они с упоением придумывают новые идеи, и плевать, что эти же самые идеи уже кто-то высказал 700 лет назад. Какая разница, когда тот, кто высказал, уже давно умер и никогда не встретится с этим, самонадеянным, в свитере в колючках и очках, сидящих на физиономии криво.
Они спорят и до хрипоты доказывают свое мнение, их ночью разбуди, оони оттарабанят тебе стадии прожвания горя, или про личные границы, или что нибудь еще такое-то «новое», которое до этого просто имело другое название. Борис Петрович с грустью думал, что многое, что раньше жило в тени его жизни, вытащили на свет, дали этому названия и принялись рассматривать.
Иногда это казалось ему смешным – мысль о том, что как будто можно найти костыли, вооружившись которыми, с миром будет проще справляться. Правила и границы, которыми одни люди отделены от других, одни явления отделены от других, одни головы отделены от других – и если ходить по этим линиям аккуратно, то обязательно выиграешь. Эх, да фокус ведь не в том, чтобы знать набор правил, думал он. Правила тысячелетиями как уже не менялись, а когда-то давно люди, в существовании которых он вообще не был уверен, взяли на себя труд записать их сначала на каменных табличках, а потом на бумаге, а потом на напечатанных страницах. Боялись, что забудут, видимо.
Иногда ему самому хотелось найти такой костыль. Такое окно, в которое он, Борис Петрович, сможет высунуть голову, смотреть вверх, на небо, вдыхать холодный воздух и чувствовать, как по шее скатываются капли. Он один раз так уже бросил курить – была осень, и, когда ему хотелось курить, и он долго шагал под дождем, без зонта, сорок пять минут, час, два часа от одной станции метро до другой – и чувствовал, как капли касаются его, и чувствовал, как постепенно промокает до нитки, но только этого ему и надо было, чтобы заглушить гнездившуюся внутри тягу. Дождь означал хоть какое-то движение, и он представлял, что этой банальной моросью, или крупными каплями, как повезет – с него и правда что-то смывало. Что-то и правда оставалось позади, когда он шагал по городу, заложив руки в карманы.
Свернувшаяся змейкой тяга. Желание подцепить одним пальцем красно-белую скомканную пачку, которую он случайно увидел в урне. Вытащить ее оттуда. Черкнуть. Щелкнуть. Забыть.
Такой костыль, который поможет ему принять непринимаемое. Забыть