такое молодость. Молодые люди сновали вокруг него, их было полным-полно каждый день в редакции, и он временам казался себе совершенно таким же, как они, но гораздо чаще натыкался на что-то такое, чего он не мог понять.
Хуже всего было то, что все они без единого исключения, думали, что это будет длиться вечно. Что у них вечно будет столько сил, что их вечно будут любить, что про них вечно будут помнить, что они вечно будут кому-то нужны. Все они до одного думали, что им удастся оставить свой след в истории, и что их путь от точки «двадцать» только вверх. Если бы они знали, сколько всего надо положить, чтобы твоя мечта исполнилась. А иногда даже когда положишь, она все равно не исполняется. Что ты все растешь и растешь, неумолимо взрослеешь, и тратишь свое время, и вроде бы должен что-то понять, но на самом деле понимаешь все меньше.
Что за глупая мысль, думал Борис Петрович, что если тебе тридцать, сорок, пятьдесят, то ты знаешь. Ты не знаешь. Ты просто – видел. Но это другое.
То, что ты видел, научило тебя, что жизнь извилиста, и что ты не просто прыгаешь от одного достижения к другому, по дороге хлебая кофе из офисного автомата. Она тебя обуздала, показала тебе то, чего ты не хотел видеть, и, если не повезло, сломала в паре мест. Они срослись неровно, и Борис Петрович все еще чувствовал их – места переломов.
Тебя жгли, а ты все не сгорал и не сгорал, тебя окатывали водой и погружали в воду, а ты все не тонул, тебя хотели стереть, а ты все еще был там, как бельмо на глазу.
Но если рассказать им все это, думал Борис Петрович, то они же не поверят. Они так крепки, так не разрушены еще, так несокрушимо уверены в собственной силе. Так высоко держат голову, и с ноги открывают редакционную дверь. Той же Дашке и той невозможно ничего объяснить. Лет в четырнадцать она стала совершенно непробиваемой, и даже если слушала его, то он чувствовал, что за ее глазами, в глубине этой черепушки, проигрывается совсем другая мелодия.
С другой стороны, он видел то, чего не видел тогда, когда взрослел сам – эту их чудовищную погруженность в себя. Вместо того, чтобы идти и жить, они хотели погрузиться в глубину себя, и не просто с аквалангом, а плавали там, в глубине, на батискафе. Не как тогда, когда был молод он – они на целые годы в самих себе застревали, переворачивая одну внутренность за другой, пытаясь разобраться, что же так мешает им жить.
Они сами мешают им жить, думал Борис Петрович сердито.
– Просто в ваше время не заботились о ментальном здоровье, – сказала ему Даша. Борис Петрович еле удержался от того, чтобы не закатить глаза. – Депрессия – обязательно дурка, капельница, комнаты эти, обитые поролоном…
– Каким поролоном? – спросил Борис Петрович.
– Да какая разница, каким! Просто считалось, что голову никому лечить не надо, норм и так.
Борис Петрович слегка пошевелилл бровями.
– И всем было пофиг. Вам до пор пофиг! – Даша потрясла головой, как ему