в козла первое сознание человека и козел с приобретенными детскими травмами проблеет однозначное «Дэээааааа!».
Короче, я очешуела, убрала руки с волос моих соседей, выключила телевизор, и предложила досмотреть сей шедевр без детей. Все согласились, бутылку у детей отнять не вышло. «Пусть сами решают, алкоголь детский! Всего 40%!» – звучал знакомая мантра. Моя же мантра «ХЗ», которую я повторяла регулярно, медленно опуская руку на выдохе и плавно покачивая головой, не сработала. Усталость, гнев и, видимо, перевесившие толерантность сексуальные предпочтения, разобщали меня с широкоморальным обществом все боле.
Вампирша уже не надеялась сделать из меня жилетку, так как меня не сильно впечатлили рассказы про пьянство, в котором повинны решительно все, кроме самой пьющей, про жуткую мать, из-за которой она такая, про нелюбовь Альфонсо, которая индульгировала вредные вещества, ибо жизнь почти невыносима, а жить хочется. Но ночью и они шли в ход, потому с утра доставалось тем, кто не с нами – тем, кто продолжал учиться и работать. Прилетало чутка всем, но мужик – он же мужик, его не тронь, вдруг пригодится? Оставались мы – новопредставившаяся я, и две еще не нарастившие клыки ведьмочки.
Размахивая тряпкой и шваброй всем по ногам, заталкивая крошки еще дальше и глубже, сопя и матерясь, вампирша Танюша доказывала всем, что только она волочет весь дом, кормит, моет и вообще все только на ее хрупких, дрожащих от отходняков плечах, все это безделье и держится. Наши тихие попытки напомнить про готовку себе, про отмытые ночью ванны, сортиры, наконец, протертые тыквы и гномы, натыкались на презрительный кашель, бросание моющих средств посреди кухни и завершались торжественным выходом курить!
Медведь пытался помирить непримиримое, Жаба прыгал курить следом, Альфонсо не понимал по-русски, был занят своими стримами, юные ведьмы хлюпали носами, искали защиты, но не находили ни поддержки, ни справедливости, ибо и сами были грешны крошками и кружками, оставляемыми во всех ареалах обитания их учебников.
Когда обижают меня, я молча колдую проклятье во весь род или камлаю над своими эмоциями, как всякий более-менее скомпенсированный почетный невротик. Иногда это помогает, если нет, то сначала – мантра «ХЗ», а потом – шах и мат, резвый и чистый как ля в четвертой октаве у контртенора. Но когда доводят до слез юное поколение и его плач Ярославны достигает полков моих защитников истины – тут я неумолима. Серая выходит на арену молниеносно, не спрашивая, а утверждая свои порядки или выдирая повиновение с клоком шкуры соперника.
Я держала Серую на поводке до последнего, шутила, разряжала, зажигала свечи, создавала уют, но целью Вампирши была кровь девственниц (эмоциональная кровь, конечно), а заодно и моя, вот только шкурку никак не удавалось прокусить. Струйки жалости, конечно, были не сильно питательные, но на бескровье и жалость – белок.
Приглаживая