и пустили в этот балаган, где нужна была птичка певчая, иначе клетка не золотая. Готовить я отказалась, есть со всеми – тоже. Оправдав это диетой и сверкая преданным глазом, пообещала мыть посуду, дабы быть полезной ячейкой общества. На самом деле есть со всеми значило есть ночью, есть сгущенку, пить с утра до ночи, набивать животы макаронами и бутербродами, и бесконечно все это покупать на всех и готовить. У меня же были совсем другие планы, режим и диета.
Но самое противное, что человек, когда ест, раскрывает свое нутро больше, чем в сексе, исповеди, бане и опасности. То, с какой жадностью или отвращением человек поедает пищу или просто закидывает в себя, как в топку для паровоза уголь, говорит о его отношении к себе и другим ярче и честнее любого откровения у дорогого психолога.
Жаба ел все подряд, сопя, облизывая пальцы, роняя крошки на растянутые джинсы, сквозь чавкание пробивались слова, слюни, жесты и мысли. Еду он любил, но она будто была чем-то большим, чем еда, чем-то почти порнографически желанным и запретным. Наверное, в детстве дразнили его жирные формы, и поглощение еды для него превратилось в постыдное и неприличное таинство.
Юные ведьмочки что-то схватили и потащили в норку, прятать и грызть. Было понятно, что всех этих взрослых они считали тупыми, скучными неудачниками, включая отца одной из них. Они были абсолютно правы, вот только не понимали, что гены возьмут свое, а уже очертившиеся, как их маленькие грудки, злость и пошлость будут разъедать по капле и ум, и колдовские чары, пока они не уравняют корону с родителями.
Отец одной из них был хозяином дома, вернее, надзирателем. Настоящий владелец дома, миллионер-режиссер угнал с семьей переживать трудные времена в американские степи, а дом оставил в починку и надзор своему разорившемуся, но не до конца опустившемуся другу Ванечке.
Его медвежья сущность уже начала растворяться в дешевой водке, милом презрении дочери и судах, которые так яростно разжигала дочерина мать. Свою же ярость он пытался утопить в питие и спасении друзей. Ему нравилось быть хорошим и честным, чтобы никому и в голову не пришло, что хлопок получается только у двух ладошек. И главное было – ни в коем случае не догадаться об этом самому.
Серо-голубые глаза ласково и по-хозяйски ощупывали новую самочку. Похоже, она могла быть горячей штучкой, но медведь внутри тревожно дыбил холку, чуя зверя за зеленью покорных глаз.
– Ну что вы так набросились, дайте человеку осмотреться, а потом решим, что кому и когда должен играть, – миролюбиво остановил он продолжение обсуждения меня и моих обязанностей.
Ванечка ел молча, аккуратно, даже слишком, как едят деревенские дети в богатых домах. Периодически машинально вытирая руки о скатерть, он никогда не путал нож с вилкой и не тянул суп из ложки. Еда почти не значила для него ничего: какая разница, чем набивать это стареющее брюхо, еще недавно гордо вздымавшееся над миллионами,