трезвым голосом, что внезапно напугало Ванечку, сказала Нора тихо.
– Как так не потяну? Это ж я! Я себя любого потяну! – попытался обратить все в шутку Ванечка.
– Ты весь в рванье и пробоинах от зависимостей, привязанностей, гнева, тщеславия. Или что там у вас еще в травмах щенячьих? – Серая отвернулась.
Ванечка взял ее за подбородок, вернул голову себе, но тут же отдернул руку.
– А ну, сядь на тот стул!
– Это зачем?
– Ну, сядь, что тебе сложно?
Она села послушно и снова посмотрела.
– Не, сядь обратно. – Он опустил голову, и резко опрокинул полную рюмку.
– Фу бля. Думал показалось. Перепил наверно. Все, пошли по домам. – Он встал, но снова сел обратно. Любопытство пересилило страх.
– Это как так у тебя получается?
– Что получается?
– Глаз-то нет!
– А что есть?
– А ничего нет!
– Ничего не бывает, просто ты не можешь прочитать, что это, – Серая, как и все псовые, любила игры.
– И правда, там что-то есть, но я не хочу понимать, что это!
– И ты не бойся, попробуй. Погляди подольше.
Ванечка старался не отрывать глаз. Дрожь пробивалась тонкой струйкой и, как он ни сдерживал ее, постепенно заполняла все тело. Он, здоровенный русский мужик, соловый от хмеля, уже стыдно и мелко дрожал в ознобе. Но это был не страх уже. Его затягивала эта пустота: «Ну что же ты, Ванечка, ныряй, там не холодно, это не река, не космос, это…».
Он уже и сам догадался, вернее чуял все телом просыпающегося зверя, что там лес, чаща, нора, вход, дверь. Медведь поднимался из-за спины, раздвигая его лопатки, зазвенело в ушах, как от перегрузки. Дыхание было ровным, но слишком огромным, прокуренные легкие не способны были выдержать такой объём кислорода, голова закружилась. Мех заполнял сердце, оно становилось мягким и спокойным, способным принять всю темноту ночи. Руки отяжелели, тысяча запахов ворвались в мозг, картинка стала более расплывчатой, зато все, что двигалось, наоборот приобрело особую чуткость: её тонкие пальцы, перебирающие чашку, ее нервные губы, что тихонько двигались все время, точно у белки, еле заметно. Он увидел, как бьется жилка на шее, как кровь гоняет кислород по ее теплой фарфоровой коже, как сузились вдруг ее зрачки.
Все это было так странно, так не похоже на все, что он испытывал когда-либо в жизни, что он начал медленно оседать в кресле. Сознание, перегруженное новой реальностью, ускользало, сдавалось, казалось, вот-вот, и оно оставит его, и даст войти этому новому, тайному, огромному.
Нора резко дернулась и слегка куснула его за ухо.
– Ты что! Бешеная?! – взревел Ванечка, возвращаясь в тело. Боль была не сильная, но очень уж неожиданная.
– Чаю хлебни, ты, ворона пугливая! – смеялась Нора. – Столько пить тебе нельзя. Ты чуть не вырубился тут. Салата только нет, чтобы носом падать. Давай, давай, ножку за ножкой – и в постельку.
– А что