книги, его духи, его привычка оставлять носки под кроватью. Я достала зубную щётку, тюбик крема, чёрное платье, которое он называл «траурным». И выдохнула.
Видимо, я и правда хороню здесь свой брак. Разве может быть место лучше для этого?
Ночь опустилась быстро, как чёрная штора. Я вышла на веранду, кутаясь в плед с вышитыми дельфинами – ещё один подарок Алисы, который она презрительно называла «китчем для провинциалов». Луна висела над морем, окрашивая волны в серебро.
Вдалеке мерцали огни посёлка, но здесь, были только два дома: мой и… его. Неизвестного мне соседа.
Алиса говорила о нём вскользь: «Серфер. Живёт как отшельник, но если захочешь похулиганить – он мастер». Его дом стоял в сотне метров, бело-голубой, но с террасой, заваленной досками для серфинга. Окна были тёмными, лишь на втором этаже тускло светился экран ноутбука. Он сидел, сгорбившись, и что-то печатал. Я наблюдала за этим пятном света, пока ветер не заставил меня затрястись.
– Идиотка, – прошипела я себе, сбегая назад в дом и захлопывая дверь. – Ты приехала сюда страдать, а не подглядывать за незнакомцами.
Но страдать не получалось. Точнее, получалось слишком хорошо. Каждый звук – скрип кровати, жужжание комара, вой ветра в трубе – напоминал, что я одна. Совсем. Навсегда.
Я легла на диван, укрывшись всем, что нашла: пледом, курткой Алисы, кардиганом, привезённым из дома, и даже запылённой шалью, найденной на кухне. Но холод был внутри. В голове крутились обрывки фраз:
«Она беременна».
«Я встречаюсь с другой женщиной».
«Ты же понимаешь…»
Нет, не понимаю. Не хочу понимать.
Я встала, прошлась по дому, включая все лампы, как делала в детстве, когда боялась темноты. Пыль на книгах, трещина на кухонной столешнице, паутина в углу – всё кричало о запустении. Но где-то под слоем забытья пробивалась жизнь: в ящике стола я нашла пачку нераспечатанных писем Алисы, на кухне – коробку зелёного чая.
Заварила чай. Сахар закончился, но в шкафу стояла бутылка коньяка. Алисино «на всякий случай». Я налила в кружку, добавила чайную ложку соли – не заметила, как тряслись руки – и сделала глоток.
– Фу, – скривилась я, но допила до дна.
Коньяк обжёг горло, заставив кашлять. Слёзы брызнули из глаз, и я разрешила себе плакать. Сначала тихо, потом громче, пока не упёрлась лбом в стол. В груди выло, а на губах оставался горький привкус предательства.
– Как ты мог? – прошептала я пустой кружке. – Как ты мог променять двадцать лет на…
Но я не договорила. Потому что знала ответ. Потому что видела её – молодую, смеющуюся, с животом, который он гладил так бережно, как никогда не гладил меня.
Утром я проснулась на полу. Солнце било в глаза, а в горле першило. На столе стояла та же кружка, но теперь в ней плавала мёртвая мушка.
– Доброе утро, Вера, – сказала я себе хрипло.
Море шумело за окном. Я вышла босиком на крыльцо. Воздух пах свежестью и водорослями. Соседний дом теперь казался меньше, почти игрушечным. На террасе сушились