и практики, которые укоренены в проблемах, поднятых в ходе конкретной социальной и политической борьбы.
Мы можем дополнить схему Гордона и рассмотреть современную «модернистскую» социальную теорию и «постмодернистскую» культурную критику. Их позиции можно проинтерпретировать как ответы на эту «упрощенную и навязчивую альтернативу» – принимать Просвещение или нет (Foucault 1986b: 43; Фуко 2002: 349). Несмотря на раздутую вражду между этими «теоретическими» жанрами, они разделяют антипатию к генеалогии. В «модернистской» социальной теории есть так называемые мета-истории обещания (их можно найти и в левой, и в либеральной традициях), убеждающие нас, что вопреки нынешним отклонениям движение истории подтверждает идеалы Просвещения. Хабермас, возможно, самый известный из таких мыслителей в последнее время.
Настоящий союзник этой мета-истории обещания – не генеалогическая осмотрительность, а антипросвещенческий модус культурной критики, рассматривающей настоящее как момент едва выносимого отчаяния, пустоты, поверхностности, раздробленности и нигилизма. Согласно этому направлению мысли эффекты позднего капитализма заменили и идентичность, и общность потребительским наслаждением «знаками, скоростью и зрелищами» (Gordon 1986: 81). Такая критика опирается на элементы тезиса о «массовом обществе», впервые сформулированного Вернером Зомбартом в 1903 году: «массовое общество, общество потребления, общество торговли, общество спектакля, общество симулякров, общество оборотов» (Foucault 2004a: 165; Фуко 2010: 188). Разные аспекты этой формы мысли постоянно проявляются на протяжении XX века, и, как критика, она включает в себя и Маркузе с его тезисом об одномерности, и целое течение французской мысли, берущее начало в ситуационизме 1960-х годов. «Постмодернистский» диагноз настоящему как моменту разрыва, фрагментации и культурного сдвига – лишь одна из ее версий. Другая, может быть, менее популярная версия – это разновидность консервативной культурной критики, наилучшим образом представленная Дэниелом Беллом (Bell 1979), который привлекает тезис Зомбарта о жадности капитализма с его тенденцией к «массовому обществу», консьюмеризму, гедонизму и краху рационального индивида, захваченного трудовой этикой отложенного удовольствия.
В период с конца 1960-х годов не было недостатка ни в пророках новой гибели, ни в пророках новой зари. Во времена бесспорного интеллектуального самолюбования и крайностей довольно трудно сохранять скромность в притязаниях, чувство пределов собственного проекта и точку зрения на природу настоящего. К чести генеалогии, это одно из отличительных качеств ее этоса. Для нее, напротив, необходимо подходить к настоящему «не позволяя себе поверхностное, несколько театральное заявление, что момент, в который мы существуем, – это момент гибели всего в бездне тьмы или великолепного рассвета и т. д. Это время, похожее на любое другое время, или, скорее, время, которое никогда вполне не похоже ни на какое другое» (Foucault 1994: 126).
Следовательно, появление генеалогии в