завтракать. Как меня радовала перспектива наконец поесть что-нибудь! Я чувствовала себя больной от истощения, так как накануне почти ничего не ела. Столовая была большой, низкой, мрачной комнатой, на двух длинных столах дымились тарелки, содержавшие что-то горячее. К моему ужасу, они источали весьма неприятный запах, и я заметила всеобщее отвращение на лицах девочек. Из группы взрослых воспитанниц первого класса послышался шепот:
– Отвратительно! Каша опять пригорела!
– Молчать! – раздался голос, принадлежавший не мисс Миллер, а одной из старших учительниц, маленькой, смуглой, нарядно одетой, но чрезвычайно угрюмой особе.
Она заняла место во главе одного стола, между тем как другая дама, более приветливая с виду, председательствовала за вторым. Я напрасно искала глазами ту, что видела накануне вечером, – ее нигде не было. Мисс Миллер уселась за столом, за которым сидела я, а пожилая, похожая на иностранку дама – учительница французского языка, как я потом узнала, – заняла соответствующее место у другого стола. Прочитали длинную молитву и пропели гимн, затем горничная принесла чай для учительниц, и завтрак начался.
В последние дни я почти ничего не ела и страшно ослабла. Я с жадностью проглотила несколько ложек каши, не обращая никакого внимания на ее вкус, но когда первый мучительный голод был утолен, я осознала, что ем отвратительное, вызывающее тошноту кушанье. Пригоревшая каша была почти так же несъедобна, как гнилой картофель. Самый сильный голод не мог победить отвращение, которое она возбуждала. Ложки двигались чрезвычайно медленно, я видела, как каждая воспитанница пробовала свою порцию и пыталась ее проглотить, но в большинстве случаев эти усилия оставались тщетными.
Завтрак кончился, но никто не позавтракал. Была прочитана благодарственная молитва за то, чего мы не получили, и пропет второй гимн, после чего все прежним порядком покинули столовую и вернулись в классную комнату. Я была одной из последних, выходивших из столовой. Проходя мимо обеденных столов, я заметила, как одна из учительниц взяла миску с кашей и попробовала ее. Она взглянула на других, у всех лица выражали негодование, а одна прошептала:
– Какая гадость! Это возмутительно!
Прошло четверть часа до начала следующего урока. В течение этого времени в классной комнате царил неимоверный шум, это было, очевидно, единственное время, когда воспитанницам позволялось говорить громко и свободно, и они широко пользовались этим правом. Весь разговор вертелся вокруг завтрака, которым все без исключения открыто возмущались. Бедные девочки! Это было единственное утешение, которое они могли себе позволить. Мисс Миллер, одна из всех учительниц, присутствовала теперь в комнате. Вокруг нее собралась группа взрослых девушек, которые оживленно говорили о чем-то, сопровождая свою речь резкими недовольными жестами. По временам слышалось имя мистера Брокльхерста, на что мисс Миллер неодобрительно качала головой. Однако она не делала особенных усилий усмирить