её обидел.
– Чем такое?
– Сказал, что она с приказчиком целовалась.
– Ах, он грач этакий! И с чего он взял? Я сейчас к свату пойду, да пожалуюсь на него, – покачиваясь из стороны в сторону, бормотал начальник деревни.
– Ложись ты спать, оставь до утра, – уговаривала его старостиха.
Тот походил несколько минут по избе, поворчал себе под нос и улёгся на печке.
Утром во всех избах деревни только и говорили о размолвке кузнецова сына с дочкой старосты; никто не верил тому, что говорил жених о своей невесте на вечеринке; одни только старухи кудахтали, что старостина дочка – девка удалая, и доказывали своё мнение вымышленными фактами.
– Сама я её видела, как она на улице с Кирюшкой, Абрамкиным сыном, целовалась, да миловалась, – говорила одна старушенция, сидя за прялкой.
– Ну, так они при тебе и целовались? – обратился к ней с вопросом паренёк.
– Да, самолично видела, у сараев это было.
– Где тебе видеть, бабушка! Ты в двух шагах овцу от собаки не различишь, – заметила ей молодая бабёнка.
– Значит, видела, когда говорю, – утверждала та.
– Видела, так молчала бы, завидки, что ли, тебя взяли? – накинулся на неё тот же паренёк. – Под холстину тебе пора, а ты кляузы выдумываешь, – прибавил он.
Старуха махнула рукой и опять взялась за прялку. «С вами, затворниками, не сговоришь», – прошептала она.
Вести об истории этой дошли и до Чуркина; со злобной улыбкой он выслушивал их и думал: «ни тому, ни другому не владеть этой девкой, – она в моих руках».
– Ирина Ефимовна дома? – отворив немножко дверь избы разбойника, спросила хозяйка дома.
– У себя, – ответил ей Осип, сидевший у окна на лавке и покуривавший свою коротенькую трубочку.
– Как бы мне её повидать? – войдя в избу, сказала вдова.
– Ирина, тебя спрашивают! – крикнул Чуркин.
Та вышла из своей комнатки, хозяйка поцеловалась с ней по обычаю, хотела что-то сказать, но, поглядев на Осипа, остановилась, отвела Ирину Ефимовну в её комнатку и сказала ей:
– Слышала ты, матушка, на меня кузнецов-то сын какую ахинею взводит?
– Что такое? – крикнул Чуркин, услыхав слова Акулины Петровны.
– Так, Наум Куприяныч, ничего.
– Поди сюда; в чем дело? Здесь лишних никого нет, Осип – свой человек.
– Кузнец на меня напраслину взводит: говорит, что Степанида в моей избе с приказчиком целовалась.
– Так что ж? Разве это неправда?
– Оно хотя и было, да меня-то он зачем путает в это дело? Нарочно, что ли, я их свела? Вся деревня теперь на меня пальцами показывает.
– Кто, старик, что ли, это расславляет?
– Нет, жених Степаниды, сын его.
– Ну, и пусть его брешет, а тебе что?
– Обидно, Наум Куприяныч: я женщина не какая-нибудь, век свой честно прожила, а вот под старость в грязь меня затоптать думают.
– Не затопчат, пока я у тебя живу.
– Ты пожалей её, наша вина, что мы к ней приказчика привели, – высказалась Ирина Ефимовна.
– Ты молчи, Ирина, в сторонке находись, язык-то на привязи держи,