теперь идите на своё место, – услышал он затем.
Через полчаса рота, пройдя рощицу, вышла в открытое поле и, развернувшись в цепь, направилась на передовую позицию.
Это было уже настоящее поле боя. Здесь, на войне, чем наглее бывает смерть, тем уверенней в себе, стойкой, гордой и прекрасной предстаёт жизнь. Человек уподобляется алмазной крупинке. Несмотря на малую величину, едва различимую глазом, она несёт в себе все качества большого алмаза. Он твёрд… и он сверкает.
Зариф чувствовал на лице воздушную волну от разрывов снарядов, слышал свист пуль, пролетающих мимо уха, но ему казалось, что пуля не убьёт его, а если и заденет, то лишь ущипнёт слегка.
Странное дело, Зариф первый раз был на передовой, а чувствовал в себе непонятное для него самого спокойствие. Словно вселился в него покой этого солнечного утра, озарив своей красотой его душу. Он непроизвольно погладил шею. Как будто на ней ещё оставалось тепло от рук ребёнка.
1941
Глядя на горы
В тот год, когда кончилась война, стояла ясная, сухая осень. В один из таких осенних дней вернулся в деревню фронтовик, вернулся позже, чем другие… А на следующий день, захватив узелок с гостинцами, отправился проведать старика Лукмана и его старушку. Через покосившиеся ворота вошёл он в просторный большой двор.
Всё ему здесь было хорошо знакомо, но… Как всё изменилось! Двор зарос бурьяном. Когда-то аккуратный, ладный домишко постарел, стоял теперь сиротливо, обветшавший, съёжившийся.
Остановился гость на минуту, прислушался. Тишина. Только в сухой траве нехотя стрекочет кузнечик. Направился к дому, пригнувшись, вошёл в тёмные сени, нащупал дверь и, приоткрыв её, спросил:
– Можно?
Никто не ответил. Он переступил порог. Навстречу ему, заправляя под платок седые волосы, шла хозяйка.
– Здравствуй, бабушка Шамсинур! Как вы поживаете?
Она смотрела на гостя и не узнавала его:
– Кто ты, сынок?
– Это же я, бабушка, Ахметвали.
– Кто? Кто?
– Ахметвали, говорю.
– Ахметвали?! Сын Гайниджамал?
– Да, он самый…
– Ай Аллам! – оживилась старуха. – Смотри-ка, не узнала, ты, оказывается, вернулся? Жив-здоров?
– Вашими молитвами.
– Бог дал. Ай, какая радость для бедной Гайниджамал! Вот ведь, если жив человек, то рано или поздно вернётся к родному очагу.
Она потянулась в угол к старику – тот спал на сакэ, под жёлтой шубой:
– Стари-ик, встава-ай… Ахметвали вернулся…
Но жёлтая шуба оставалась неподвижной. Тогда старушка взобралась на сакэ и стала тормошить старика:
– Просни-ись. Ахметвали вернулся, к нам вот пришёл, встава-ай, целые дни спишь. Постарел, ох, постарел…
Наконец приоткрылся краешек шубы – старик Лукман приподнялся на локте. Широко раскрыв глаза, будто испугавшись, он молча смотрел на незнакомого человека в солдатской гимнастёрке.
– Здравствуй, дедушка Лукман, – улыбнулся тот.
– А кто это? – не узнавал