Дядя бросил взгляд в сторону своего «Мерседеса» и кивнул солдату, мол, можешь забрать и мой значок. Это была издевка? Дядя шутил? Насмехался над солдатом? У парня загорелись глаза. Затем вдруг что-то в нем переменилось, и, выпрямившись во весь рост, он плюнул Большому Дяде в лицо. Солдат на мгновение замер в нерешительности. Он ждал: что будет делать этот исполин? Но дядя неподвижно стоял на коленях, и слюна медленно ползла по его лицу.
Тогда парень захохотал. Сначала смех был деланым, но потом стал пронзительным, настоящим – солдат вошел в раж при виде дядиной покорности.
– ИМПЕРИАЛИСТИЧЕСКАЯ СВИНЬЯ! – Он пнул Большого Дядю ногой в живот. Тот упал на четвереньки. Парень отступил на пару шагов, продолжая целиться в нас, и, убедившись, что ему ничего не угрожает, прокричал: – ДОЛОЙ ИМПЕРИАЛИСТИЧЕСКИХ СВИНЕЙ!
Он развернулся и бросился прочь. Снова раздались выстрелы. Папа прикрыл ладонями мои уши. Мама прижала к себе Радану.
Когда выстрелы стихли, никто не сошел с места, не произнес ни слова. Все стояли в растерянности. Большой Дядя поднялся с колен. Он увидел полные слез глаза близнецов и тети Индии, и его лицо дрогнуло от стыда.
– Да будет проклята женщина, которая их родила! – громко выругался дядя.
С искаженным от гнева лицом и раздувающимися ноздрями, он еще больше обычного напоминал грозного якка. Большой Дядя схватил камень и швырнул его вслед солдату.
– Прошу, Арун, не надо. Боги… они все слышат, – дрожа всем телом, взмолилась тетя Индия. Ее голос больше не был похож на пение птиц – в нем звучал ужас. – Прошу, они услышат тебя.
– Черт бы их всех побрал! – взревел Большой Дядя. Его гнев был велик, как он сам. – С их революцией и их богами!
Он пнул молодое деревце – оно переломилось пополам, обломки дядя тоже швырнул на дорогу. Затем, устыдившись своей несдержанности, сел в машину, хлопнул дверью и завел мотор.
«Мерседес» с ревом выскочил на дорогу, наш «БМВ» последовал за ним.
Далеко мы не успели уехать. На дороге вдоль Меконга было не протолкнуться, и пока мы решали, в какую сторону свернуть, появилась группа солдат с гранатами в руках. Они приказали всем выйти из машин и идти к реке, угрожая тем, кто не подчинился приказу.
Мы нашли место в тени дождевого дерева[23] и начали спешно перекладывать вещи – еду, кухонную утварь, циновки, москитные сетки, одеяла, одежду, лекарства. Мы собрали все в узлы, избавившись от тяжелых, громоздких чемоданов, – так удобнее нести. Подушку Раданы, наполненную драгоценностями и заново зашитую, взяли с собой. А вот дядин приемник, папин сборник классической кхмерской поэзии и мамину перламутровую музыкальную шкатулку, в которую мы сложили фотографии и письма, пришлось оставить. Все это валялось теперь на сиденьях наших машин, словно подношение какому-то невидимому ненасытному богу.
Открыв «Реамкер» – я схватила книгу в последний момент, когда мы уезжали из дома, – я вырвала страницу, на которой сияла нарисованная золотыми красками Аютия. Я засунула страницу в карман,