из жердей, отделяющей двор от леса, зеленое сверкание волчьих глаз и кинулась в избу за ружьем. Оно, по балканской привычке Петра, всегда висело на стене заряженное.
Когда она выскочила из избы, один из зверей как раз переметнулся через изгородь. Или ей показалось это? Дарья выстрелила и промазала. Спешно стала перезаряжать ружье, но в темноте ничего не получалось…
– Дай-ка, дочка, я сам, – раздалось у нее над ухом. Это был подошедший откуда-то Петр.
Он взял ружье, быстро зарядил его и выстрелил в воздух, но волки уже и так разбежались. Он в сопровождении Дарьи прошелся по двору и, никого не найдя, приказал ей идти спать. Она вернулась в избу, вскоре пришел Марко, обнял жену и на время она забыла обо всем, кроме своей любви.
***
Минула весна. Пришло лето, грозное, жаркое, принесло новые заботы. Петр по весне обновил и расширил старую родительскую пасеку. У Ивана Никитича душа не лежала к пчеловодству, и он с радостью отошел от этого дела. Ему хватало своей работы по хозяйству. Еще и Анна забот столько добавила, что у старика голова порой шла кругом. Девка, по его словам, совсем ума решилась. Вместо того, чтобы жениха себе присматривать да с подружками хороводы водить, повадилась она к старухе Сергеевне, сидела у нее вечерами. О чем они толковали, ни отцу, ни Дарье не сказывала. Дарья пробовала старуху расспрашивать, но та делала вид, что не понимает, о чем речь, – дескать, приходит девка, сидим, рукодельем занимаемся…
Но не рукоделье было на уме у Аннушки. Это было заметно по сухому, горячему блеску ее глаз, порывистости движений, порой то беспричинному смеху, то таким же беспричинным слезам. Она то молчала сутками, то пела и носилась по дому, как ребенок. Иван Никитич не раз замечал, что по ночам в горенке ее горит свет, а однажды застал дочь за чтением какой-то книги. Удивленный, он хотел взглянуть, что там она читает, но Анна спрятала книгу под подушку и зашипела на отца, как рассерженная кошка, когда тот потянулся достать ее. Старик ушел от греха подальше…
Зацвели травы. Сергеевна, опытная травница, принялась собирать их, и Аннушка стала бродить с ней по лугам да лесным полянам. У сестры она больше не гостила, а когда та с Марко и Петром приходила навестить родительский дом, держалась с ней холодно, говорила сквозь зубы. Дарья старалась не оставлять ее наедине с Марко, да тот, вроде, и не замечал девку, – с женой они были не разлей вода. Зато Петр частенько заговаривал с Анной. Разговоры они вели какие-то странные: о колдунах и ведьмах, о граде Китеже, о волшебной стране Беловодье, о русалках и прочей разной нечисти. Петр мастер был на такие рассказы, видно, в детстве наслушался их от отца-колдуна. Аннушка слушала дядьку с горящими глазами, и сама в такие минуты становилась похожа на молодую красивую ведьму.
Дарье это не нравилось. Она пробовала поговорить с отцом, но тот только рукой махал, дескать, пусть тешится. Замуж выйдет – остепенится. Вскорости, кстати, и жених сыскался: посватался к Аннушке парень