в Салехард, а прожив там неделю, возвратились в Тобольск.
Мне жаль вспоминать об этом, но вскоре, через каких-нибудь пару недель, я не замечал, что мать убита горем. Начала сказывать ее деятельная натура: решение вопроса с возвращением в дом бабушки (она умерла зимой 1936 года), в котором жили арендаторы-квартиранты; были спрятаны под замок новые костюмчик и туфли-баретки, купленные для меня по настоянию тетки Агнии (они так и не были изношены, так как я вырос из них); со своим трудоустройством; с пенсией для меня в связи с утратой кормильца; с оформлением меня в школу. Почти незаметно, с пустяков, начал проявляться ее деспотичный характер, за который она еще в молодости получила от родных сестер кличку «грыжа».
В последних числах августа (мы все еще «временно» жили в доме бабушки Татьяны) она принесла книжку про трех поросят и злого волка и, в порядке «подготовки к школе» заставила меня читать ее вслух. Для меня это чтение оказалось «иезуитским» наказанием – мало того, что я не верил в россказни про поросят, так ведь читать-то эту чушь надо было вслух. Закончилась эта «экзекуция» тем, что я возненавидел сказки.
В дом бабушки Вероники мы вселились в конце августа. Пока устроились в одной комнате (так называемой спальне), а в двух других – квартиранты. Мы окончательно, всерьез и надолго осели в Тобольске. На этом, я думаю, и закончилось мое детство и началось отрочество. Оно было каким-то сумбурным, не было стабильности: новые школы, а мне пришлось их менять, к сожалению, слишком часто; новые учителя, и не только в школе, но и на улице, а под «улицей» я понимаю всю среду обитания, включая соседей, друзей, родственников; новый уклад жизни – не стало отца, который определял и уклад жизни, и взаимоотношения в семье, а для меня был образцом для подражания. Если при жизни отца я не был избалован материнской лаской, то теперь и вообще лишился ее. И причин было несколько.
Наше возвращение в Тобольск совпало с началом разгула репрессий НКВД. Один за другим исчезали родственники, друзья и просто знакомые польского происхождения. Некогда многочисленная польская колония практически исчезла. Аресты захватили не только поляков. Был арестован Благонравов Вениамин – муж старшей сестры мамы, тети Паны, отец моих самых близких братьев Алеши и Жени. Вскоре дошла весть, что в Остяко-Вогульске арестован старший брат отца Станислав, а я впервые подумал: смерть отца спасла его от ареста, а меня от клейма «сын врага народа». Исчезли Шуксты – родственники по отцовской линии. Вскоре арестовали нашего квартиранта Бржезовского – просто бухгалтера. Однако и этого было мало, дело дошло до того, что арестовали сына Бржезовских Анатолия, его подружку Марусю Карпачеву и их приятеля Леву Львова – все они были учениками 9 класса средней школы и я невольно подумал: когда же эти 15-летние подростки успели стать матерыми «врагами народа» и получить срок 10 лет лагерей. Мать Анатолия, женщина неприспособленная к жизни, с высшим