ответ мой явно был впопад вопросу.
– Да ты хитёр, неробок и находчив. Пойдёшь со мной – к увядшим берегам, к не до поры угасшим песнопеньям, к за ни за что загубленным мирам. На, пососи – путь предстоит неблизкий, – он дал мне подкрепиться, из венца безжалостно изъяв листок лаврушки.
Мы тронулись в путь. Был то ли день, то ли ночь – безлунная, беззвёздная, бессолнечная, безоблачная и безнадёжная. Сушёный лавр, произраставший вокруг макушки моего проводника (как же это полезно и современно – взращивать сад на голове!), отпугивал от нас маниаков и маниачек, кишмя кишащих в здешних подворотнях. Одна из подворотен вдруг встрепенулась, выгнулась и обернулась аркой наподобье триумфальной.
«ОСТАВЬ ОДЕЖДУ ВСЯК, СЮДА ВХОДЯЩИЙ», – был грозен слоган над её пролётом. Итак, опять мне предстоял стриптиз.
– Тебе – сюда, но одному, без старших, – был краток мой наставник в наставленьи.
Потом он мысль, смягчившись, подразвил:
– Там – первый круг, не очень, правда, круглый, скорее – загогулина, внутри находятся не то, чтобы живые, но также и не мёртвые – как ты такие же – не хуже и не лучше. Вот круг второй – там мёртвые совсем, а в третьем круге – мёртвые из мёртвых. Уверен, что ты понял, наконец: чем глубже круг – тем конченей мертвец.
Я дрогнул мысленно: «Чего я там забыл? Ох, чует, чует длинный нос с горбинкой: бедой оттуда пахнет для цуцундра!»
– А кто постегежёт мою одежду: подштанники, сандалии, футболку? – спросил я без надежды на успех.
– Да плюнь, иди в чём есть. Ты что – девица? Так, может, ты и прелести имеешь? – спросил меня наставник ядовитый.
Я возмущённо замотал головкой:
– Ни пгелестей, ни кожи и ни гожи.
Он с недоверьем оглядел меня всего:
– Нет, рожа есть. И кожа есть, как будто. Но лучше б не было обеих; вообще, с такою рожей – сразу б надо в пекло. Ну, скатертью тебе туда дорожка. А я тебя покину; мне пора. Ох, что-то неспокойно мне сегодня: уж полночь близится, а Байрона всё нет!
– А Байгон вам зачем? Зачем не Беатгиче? – я преданно взглянул ему в глаза, хоть он и обломал мне ненароком такой зубодробительный стриптиз.
– Когда осоловевшие часы на Спасской башне полночь пробивают, садимся мы – я Байрона партнёр, а Гёте с Маяковским скорешился – и в подкидного дурака играем, а проигравший плачет и экспромт в стихах нам выдаёт, не ожидая ни похвалы, ни лести, ни хулы.
– Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день тасует новые колоды! – поддакнул я, но, видимо, напрасно.
– Ну, значит, ты их точно недостоин, – сказал он мне – как муху раздавил. – Тебя перетасуют и сдадут, как до тебя сдавали миллиарды таких же недоделанных. Итак, меня просили – я тебя провёл, хоть был от этой просьбы не в восторге. Ступай, иди, шагай, тащись, ползи, хоть волком волочись, хоть трусом трусь, но больше мне не вздумай попадаться, – и с этими словами мой наставник исчез, как исчезают честь и совесть, когда пахнёт богатым подношеньем пред самым носом – пусть бы и курносым.
Если Псевдоаркаша и Лжеганга были на редкость цельными