вдали, за много миль, как всегда бывало, когда я уставал, когда я был совсем шкетом. С борта меня окликнул кто-то из парней. Как он меня окликнул? И как это я смог ответить?
Глаза жгло; он пошмыгал носом – пахнет моющим средством?
Или это дым сгустился? Он отер лицо манжетой.
В коридоре засмеялись люди; шаги. Закрылась дверь.
Набежали мурашки. Следующий удар сердца выбил из него дыхание; он задышал. Секунд десять спустя заметил, как крепко сжимает черенок швабры. Отложил ее на пол, подошел к открытой двери и посмотрел в… пустой коридор. Смотрел не меньше минуты.
Затем поднял швабру и опять взялся за работу.
Они меня кидают! – подумал он: хотел повторить уже знакомое. Интонация не та. От подуманных слов закололо кожу по всему телу.
Еще воды.
Руки, снова и снова погружаясь в воду, стали прозрачными – растворилась вся желтизна ороговелостей, плоть бела и неровна вокруг осколков ногтей и распухших костяшек. Проказа, ага. С неким, что ли, облегчением он вспомнил, как Ланья сосала его средний палец. Занятно, какие штуки ей нравятся. Особенно – какие штуки ей нравятся в нем. Ее отсутствие озадачивало.
Плеща мыльной водой на вспомненные пески, он постарался наглючить себе ее лицо. Оно растворилось в воде. Он оттер балконный подоконник и задом пошел в комнату, вправо-влево маша косичками швабры.
Потребовать у них жалованье? Да! Видения подарков для Ланьи. Но ему не попадалось ни одного открытого магазина; ни одного! Они говорят о жалованье, размышлял он, а я – о почасовой оплате, просто чтоб я и дальше вкалывал?
Но мы вообще не говорили!
Пустая комната рта – гораздо больше комнаты. Он мыл пол и шатался, по щиколотки в языке, коленями стукаясь о зубы, и головой задевал влажные складки нёба, и хватался за нёбный язычок, чтобы не упасть. Опять нашлепал на пол воды – в глазах жжет – и локтем отер лицо; щеку пробороздила цепь. Энергии копались в механике его тела, ища, где бы учинить перемены. Ритм и мыльная слякоть выплескивали волны речи из мозга.
– Я живу во рту… – снова и снова бормотал он; заметил, едва умолк. Умолкнув, стал сильнее тереть водоворотный пол.
– А ты?..
Он захлопал глазами на Джун в дверях.
– …не принес?..
Он вопросительно хрюкнул.
– Ты говорил, что принесешь мне… фотографию… – Ее кулачок привычно ткнулся в подбородок.
– Чего? А я так понял, ты не…
Глаза ее забились в глазницах, банальные и одичалые. Потом она кинулась за дверь.
– Эй, слушай, извини! Мне показалось, тебе не… – думал было побежать за ней, цыкнул, потряс головой, не побежал и вздохнул.
В кухне он слил грязную воду из ведра, заменил чистой и постарался осушить наводнение.
Работал он методично. То и дело в омерзении фыркал или качал головой. В конце концов взялся подтирать собственные следы. Тщетно: только больше наследишь.
Балансируя на одной ноге в дверях, он нащупывал сандалию. Кожаная ткань и влажная плоть; с тем же успехом сандалию