ее честно, как только мог. Я любил ее на переднем и на заднем сиденье машины, любил в общественном транспорте и на детской площадке, любил в реке и на всей мебели, на которой только можно было ее, суку, любить. Она по первому моему желанию раздвигала пухлые ляжки и открывала рот, чтобы я засунул ей туда палец, целовала мои руки, стопы, волосы в паху и на голове. Ее любовь делала меня гордым и глупым. Наверное, за это любовь и ценится.
– Люди, – внезапно сказал Лука, – отличаются друг от друга не силой благородства, а силой привязанности к счастью, – если связь человека со счастьем крепка, надо быть с ним всегда настороже.
Я молчал, наверное, целую минуту. Эта сторона оврага оказалась круче, чем та, где мы спускались.
– Когда-то мой отец был счастлив. Он выпивал двести грамм вина каждый день, – продолжил Городничев, приняв молчание за ответ, а я вцепился в куст молодой сильной травы, чтоб не уехать со склона, – но потом он привык к норме счастья в двести грамм, и оно превратилось просто в норму, перестав быть счастьем. Но привязанность к счастью оказалась крепка, она пересилила привязанность к норме. В результате он предпочел отказаться от нормы ради продолжения банкета. Но поскольку за любой банкет кто-то должен платить… Короче говоря, он умер. Точка. Когда я посмотрел вокруг и убедился, что его действительно больше нет, меня стал беспокоить один вопрос – как так получилось, что возник непосредственно я? И обнаружилось, что мир состоит из мужчин и женщин. Все они голодны друг другом. В общем, я стал смотреть, чем бы утолить голод самому, но утолить так, чтобы потом уже никогда не захотелось. И первое время мне действительно не хотелось. Все было хорошо и временами не скучно даже. Но потом я заметил, что у нас не только голод бывает, но и тошнота. Я хочу сказать, что когда у нее, блядь, месячные, я проклинаю свою голову и день, когда туда пришла мысль на ней жениться!
Мы выбрались из оврага и сели на сырую землю. В низине лежала вода. А перед ней возвышались над цветами верхушки памятников. Кресты напоминали антенны на крыше затонувшего крейсера. Тут и там выглядывали из лопухов штыри и фрагменты лабиринта облезлых оград, как будто все это росло на панцире огромного мертвого рака…
– Поотношаться это одно, а институт семьи редко кто заканчивает с отличием, – подытожил Лука, – женщина слишком часто и слишком неадекватно уверенна в том, что единственное назначение мужчины – делать ее счастливой в собственном увечном понимании этого слова. Да и у мужчин не многим креативнее. Отсюда – война, бомбежки, кресты, калека побирается между машин на светофоре, и небо находится там, где мы привыкли его видеть, а не там, где оно должно быть на самом деле. Но запомни, Илья, мое слово и секунду, в которую я его произношу, – когда-нибудь я займусь этой проблемой серьезно!
Солнце вставало… Оно вставало, а мы шли, скрипя расшатанной телегой, в которой находилась свернутая резиновая лодка, и роса с высокой травы шагала нам на штаны.
Второе