и было время, когда она была мне дорога. Ради нее я продал мельницу и два пшеничных поля, в ее честь я сочинил три книги элегий, подражая сладостным песнопениям, в которых Корнелий Галл[12] воспевал Ликориду. Увы! Галл пел свои песни в золотом веке, под покровительством авзонских[13] муз. А я, рожденный во времена варваров, начертал свои гекзаметры и пентаметры с помощью нильского тростника. Произведения, созданные в наше время и в нашей местности, обречены на забвение. Безусловно, красота – самая могущественная сила в этом мире, и если бы мы могли обладать ею вечно, нам мало дела было бы до демиурга, логоса, эонов[14] и прочих философских бредней. Но я поражен, милый Пафнутий, что ты пришел из Фиваиды поговорить со мной о Таис.
Сказав это, он тихонько вздохнул. Пафнутий же смотрел на него с ужасом, не понимая, как кто-то может так спокойно признаваться в подобном грехе. Он ждал, что земля разверзнется и пламя поглотит Никия. Но земля не разверзлась, а александриец молчал, прикрыв лицо рукой, грустно улыбаясь воспоминаниям молодости. Монах встал и сказал торжественно:
– Узнай же, о Никий, что с Божией помощью я избавлю Таис от мерзких страстей земных и сделаю невестой Христовой. Если не оставит меня Дух Святой, Таис сегодня же покинет этот город и уйдет в монастырь.
– Страшись оскорбить Венеру, – ответил Никий, – это могущественная богиня. Она рассердится на тебя, если ты украдешь ее самую известную служительницу.
– Бог защитит меня, – сказал Пафнутий. – Пусть он вразумит и тебя, Никий, и поможет тебе выбраться из пропасти, в которую ты упал!
И он пошел к выходу. Но Никий проводил его до порога дома, положил руку ему на плечо и повторил шепотом:
– Страшись оскорбить Венеру, месть ее страшна.
Пафнутий, презрев легкомысленные слова, вышел, не повернув головы. Он пренебрег словами Никия, но ему трудно было стерпеть мысль о том, что его друг в прошлом познал ласки Таис. Ему казалось, что согрешить с этой женщиной было более ужасным грехом, чем с любой другой. Он видел в этом особо злой умысел, и Никий отныне стал ему омерзителен. Он ненавидел порочность, но картины этого порока никогда еще не казались ему столь мерзкими; никогда еще он так рьяно не разделял гнев Иисуса Христа и скорбь его ангелов.
Он только утвердился в мысли вырвать Таис из общества язычников, и ему не терпелось увидеть актрису и спасти ее. Однако, чтобы явиться в дом этой женщины, ему нужно было дождаться, когда спадет дневная жара. А сейчас еще было утро, и Пафнутий шел по людным улицам. Он решил сегодня не принимать никакой пищи, чтобы стать чуть более достойным милости, которой просил у Господа. К великой его печали, он не решился зайти ни в одну церковь города, зная, что их осквернили ариане, опрокинувшие там престол Господень. В самом деле, эти еретики, поддержанные императором Востока[15], согнали отца Афанасия[16] с его епископской кафедры и вселили смятение и растерянность в христиан Александрии.
Поэтому