отца нашего, святого отшельника Антония, из глубин пустыни в эту твердыню язычества, дабы укрепить веру исповедников и стойкость мучеников, ты, прекрасный ангел Господень, незримое дитя, первое дыхание Бога, лети предо мной и разгони своими благоуханными крыльями пагубный воздух, который мне придется вдыхать средь темных владык века!
Так сказал он и продолжил свой путь. Пафнутий вошел в город через ворота Солнца. Эти каменные ворота гордо возвышались над городом. Нищие, укрывшиеся в их тени, предлагали прохожим лимоны и фиги или, стеная, просили милостыню.
Старуха в лохмотьях, стоявшая на коленях, ухватилась за край власяницы монаха, поцеловала ее и сказала:
– Раб Господень, благослови меня, чтобы и Господь меня благословил. Я много страдала в этом мире – хочу вкусить всех радостей в мире ином. Ты послан Богом, о святой человек, вот почему пыль с ног твоих драгоценнее золота.
– Хвала Господу! – сказал Пафнутий.
И он начертал рукой знак искупления над головой старой женщины.
Но едва лишь прошел он двадцать шагов по улице, как ватага ребятишек закричала, свища и бросая в него камни:
– Противный монах! Он чернее бабуина, и борода у него длиннее, чем у козла. Он бездельник! Почему его не повесят в каком-нибудь саду, как Приапа[7], чтобы он стал пугалом для птиц? Да нет, он может наслать град на цветущий миндаль! Он приносит несчастье. Пусть этого монаха распнут! Пусть его распнут!
И камни градом посыпались на него под эти крики.
– Господи! Благослови этих детей, – пробормотал Пафнутий.
Он продолжил свой путь, размышляя так: «Я почитаю эту старую женщину и презираю этих детей. Значит, один и тот же предмет может быть по-разному оценен людьми, нестойкими в своих убеждениях и предрасположенными к заблуждениям. Следует признать, что для язычника старый Тимокл не лишен здравомыслия. Слепец, он понимает, что лишен света. Но насколько в своих суждениях он превосходит этих идолопоклонников, которые восклицают из бездны своей темноты: „Я вижу свет!“ Все в этом мире есть лишь мираж, зыбучие пески. Постоянство в одном лишь Господе».
Так он шел по городу быстрым шагом. После десяти лет отсутствия он узнавал каждый камень, и каждый из них был камнем позора, напоминавшим ему о его грехе. Вот почему он ожесточенно ступал босыми ногами по камням широких дорог и радовался, видя на них кровавые следы своих искалеченных ступней.
Оставив слева роскошные портики храма Сераписа[8], он свернул на улицу, по обе стороны которой высились дома богачей, окутанные благовониями. Сосны, клены, фисташковые деревья высились над красными карнизами и золотыми навершиями. Через приоткрытые двери можно было увидеть бронзовые статуи в мраморных залах и фонтаны, окруженные зеленью. Шум города не нарушал покоя этих прекрасных жилищ. Лишь вдалеке слышались звуки флейты. Монах остановился перед небольшим благородным домом с колоннами грациозными, как молодые девушки. Его украшали