на меня. Сидит, надув губы, – детский сад. Похоже, искренне не врубается, куда попал, насмотрелся «Служу Советскому Союзу», оказывается, только вчера приехал.
– Еще раз увижу, сгниешь на очках. Вали спать, придурок…
Он еще не понимает, что скоро лишится этого удовольствия. Почему все-таки одни врубаются в ситуацию мгновенно, другие доходят месяцами? Через пару недель вижу в наряде по столовой его залитое слезами лицо. После команды «съебались на счет три» он, не торопясь, хромает за мгновенно испарившимися духами, и прапорщик Кондратьев достает его своей знаменитой тростью. Скривившись от боли, он держится за отбитую руку.
– Как же так можно с человеком, он что, не видит, что у меня нога стерта??? – выдавливает он перехваченные рыданиями фразы.
Насчет человека он сильно заблуждается, его ждет длительный процесс эволюции. Упав ниже плинтуса, в человека надо превратиться заново. У меня нет слов – как же ты собираешься здесь выживать, сынок? В общем, без комментариев…
На дворе начало июня, но погода глумится над нами непривычными холодами, 10-12 градусов. Говорят, что в Индии при такой температуре умирают от переохлаждения. Но мы русские солдаты, нас этим не возьмешь, и я с тоской вспоминаю об уехавшей в войска шинели, хотя все равно не по форме.
Десятого батарея заступает в наряд, но я каким-то чудом туда не попадаю. На следующий день, после завтрака, сижу перед телевизором в непривычной для себя компании – два дембеля-залетчика, болтающиеся за штатом, два старика, двое черпаков и я. Ситуация не предвещает грядущего апокалипсиса, который, одновременно уронив в глазах батарейного руководства, существенно укрепит мои позиции среди ветеранов. Громко хлопает входная дверь.
– Дежурный по батарее, на выход! – рвет голосовые связки дневальный, и по центральному проходу вихрем проносится дежурный.
Срабатывает рефлекс, и я первым отрываюсь от табурета. Остальные не торопясь оборачиваются. В казарме появляется взводный Круглов, мы с ним еще толком и не столкнулись. Его не любят, не уважают и не боятся, он раздражает своим пижонством и высокомерием. Поэтому все продолжают сидеть, а я, так и не успев подняться полностью, плюхаюсь обратно. Круглов густо розовеет от такой наглости, сзади раздаются шаги, и я спиной чувствую его взгляд.
– Клава, я хуею, оборзели вконец, до пизды дверца всем, да??? – сыпет старлей жаргонизмами, пытаясь придать голосу брутальный оттенок.
Его продолжают игнорировать, и он швыряет в нашу сторону ближайшую табуретку, которая почему-то никого не задевает. После чего все, не торопясь, поднимаются, за исключением дембелей, им-то уж точно терять нечего. Считая, что достаточно самоутвердился, Круглов кривит рот в презрительной ухмылке и валит в канцелярию.
Через двадцать минут батарейный порог переступает комбат, дежурный кукарекает:
– Встать! Смирно!
Тут уж не до выпендрежа, даже «дембеля» поднимаются. Дежурный докладывает, капитан обводит нас угрюмым взглядом.
– Всем свободным