сне. Мне плоть моя
казалась сорною травою…»
Мария вдруг вскинула голову, так что ее косы взметнулись тёмными змеями, и, по-прежнему обнимая себя руками, посмотрела ему прямо в глаза и произнесла глухим, низким, страстным голосом, отчетливо проговаривая каждое слово:
– О, что за скорбь!.. И что за пламя
В моей бушует голове!..
Что за стекло в язык вонзилось!..
Как все смешалось! Не хочу
Делить с тобой постель и пищу,
И что ж?.. – она сделала паузу, и выдохнула с такой мукой, словно вместе со словами из ее горла истекала кровь:
– Увы! Минуты нет,
Когда б к тебе я не стремилась!..
Меня влечешь ты – я иду…
Шагнула вперед, так, что они снова оказались вплотную, и продолжила – нет, не читать театральный монолог, а облекать реальную, едва переносимую душевную боль в кровь и плоть волшебных стихов Лорки:
– Ты говоришь, чтоб я вернулась,
Но я по воздуху несусь
Тебе вослед былинкой легкой…
О, я люблю тебя!.. Люблю!..
Павел смотрел на нее, как громом пораженный. Сама того не ведая, не зная, что буквально за секунду до того, он припомнил вдруг объяснение Леонардо с Невестой, Мария ответила ему на слова, что он не осмелился произнести вслух… строфами ровно из той же сцены! Как такое могло произойти?.. Откуда она знала, каким чудом почувствовала?..
Смолчать после такого или высмеять порыв женского страдания было бы самым мерзким поступком в его жизни. И Павел, шагнув к ней навстречу, сам поймал ее руки и, глядя прямо в глаза, ответил:
– Когда бы думал я, как все,
я от тебя ушел бы тотчас.
Но я не властен над собой,
и ты, ты – так же. Сделай шаг,
попробуй. Острыми гвоздями
луна мои сковала чресла
и бедра сильные твои…
Несколько секунд они стояли молча, уставившись друг на друга, как безумные, взволнованные, тяжело дышащие… между ними сейчас произошло нечто большее, чем взаимное чтение стихов во время ссоры, нечто большее, чем сцена из пьесы, разыгранная экспромтом – возможно, потому, что они не сыграли, а по-настоящему, телами и душами, прожили этот момент трагической любви Невесты и Леонардо, причудливо отразившийся в их собственной земной жизни. Гений Лорки, словно ангел-хранитель нарождающейся любви, мягко подтолкнул их навстречу и соединил, они сплелись пальцами, притянулись телами и крепко, страстно обнялись посреди полутемного коридора.
– Паша…
– Машенька моя…
– Паша, я люблю тебя…
– Любимая моя… прости меня, дурака ревнивого… прости… – он судорожно вздохнул, с облегчением ощутив, как мучительная боль гаснет, затухает, покидает виски и напряженные мышцы спины и шеи, повсюду, где нежно проводят ее руки, разглаживая старые шрамы, очищая от налипшей ядовитой паутины сомнений…
– Браво! – раздался вдруг над их головами голос