площадь листка, – а в свободном, оставшемся в центре пространстве нарисовал овал.
Подошла воспитательница.
– Шурик, расскажи, что ты нарисовал?
В ответ – молчание.
– Ну, Шурик, не будь букой, – в голосе воспитательницы послышались укоризненные нотки. – Расскажи, что ты нарисовал?
Шурик продолжал молчать. Тогда воспитательница задала вопрос в третий раз, показала пальцем на дым:
– Скажи, Шурик, что это такое?
– Это война, – наконец проговорил Шурик.
– А это что такое? – она показала на овал.
– Это булка. Больше я ничего не знаю, – сказал Шурик и заплакал.
Через несколько дней его не стало.
Более жестокого свидетельства войны, того, что она бесчеловечна, жестока, чем этот рисунок, сделанный в блокаду, я, например, не встречал.
У Е. Линда есть снимок, на котором изображён трёхлетний мальчик с костылями, без ноги. Это Игорёк Хицун, ногу ему оторвало снарядом. Врачи спасли Игорьку жизнь, он выздоровел, а вот нога, которой не было, продолжала чудовищно болеть, мешала мальчику спать, и он всё время плакал.
Известный питерский поэт Илья Фоняков рассказал другой случай. Когда не было электричества, в городе ходил лишь один трамвайный вагон – номер пятнадцать, поскольку на эту линию, как на заводы, давали электричество, на него и угодил немецкий снаряд. Осколком отрубило руку девочке, находившейся в вагоне. Девочку вытащили из трамвая, перенесли в машину «скорой помощи»… Карета ехала в больницу, а девочка захлёбывалась слезами:
– Дяденьки, в трамвае осталась моя рука. Давайте вернёмся за рукой…
Всё это – война. Не приведи Господь кому-нибудь ещё раз увидеть это.
Сухари в сладком чае
О быте ленинградцев в годы войны написано очень много, но ещё больше не написано, много больше…
В каждой квартире обязательно стояла печка-буржуйка, в окно, в форточку, выходила железная труба, и дома дымили, как пароходы, – если, конечно, было чем дымить. Печки повсеместно звали не буржуйками, словно бы в противовес годам гражданской войны, – а времянками. Времянки эти привозили в ЖАКТы, так тогда сокращённо величали жилищные административно-коммунальные товарищества, конторы же жактовские распределяли печки уже по квартирам. Кстати, по правилам противопожарной безопасности форточки надо было обязательно заделывать железом, а ещё один лист железа – подстелить под саму времянку.
Но где найти столько железа в блокадном Питере? Для этого надо было построить целый завод… Поэтому обходились как могли.
Самое интересное – по квартирам ходили пожарники и штрафовали хозяев, у которых времянки стояли не на листах железа, а на голом полу, и люди охотно отдавали им деньги… Ведь это была, если хотите, некая примета жизни, нечто довоенное… Денег в блокадном Питере, к слову, было много, только на них ничего нельзя было купить. Можно было выменять, но не купить.
Спали на кухнях, не раздеваясь,