Отто.
– Вот и мы тоже капризничаем, я это и имел в виду, – закивал я, подводя итог.
Вилли опять из фляжки профессионально хлебнул, свое расписание было.
– Сейчас вот что у нас? Май, что ли, конец мая? И чего будет? А вот я сам не знаю, чего. С тридцать девятого дом строю под Гамбургом, третий год уже, так чего будет, спрашиваю? Я к чему подсчеты: в августе этом, сорок первом получается, как раз мне заем возвращать, так, нет? А если, ну, если сейчас, допустим, завалимся? Нет, мы не завалимся, ну а вдруг? Тогда вообще я без штанов, как Грета наша, только хуже еще! Заем на мне непогашенный, капут! – Вилли икнул, за фляжкой было потянулся, но повременить решил. – О чем я это, Отто? О том, что я не человека подсиживаю, не тебя в данном случае, я стекло только! Один у меня стеклянный интерес! Да я вообще из вас из всех заложник первый! – взвизгнул вдруг он слезливо и глотнул всё же, крышку развинтил-завинтил. И сказал другим голосом уже, в улыбке расплываясь: – А дом под крышей уже! В Мёлль ко мне, в Мёлль! Рай, коллеги! В августе милости прошу!
– Принято! В августе! – опять закивал я, как заведенный. – А ну-ка, дружок, скажи мне, с рыбалкой там, в Мёлле, как?
Еще Отто вдруг к Вилли потянулся, руку его с силой сжал, у самого даже пальцы побелели:
– Вилли, не переживай. Получится.
– Не сомневаюсь, – ухмыльнулся Вилли. – Когда профессор сам, как зверь, с тележкой за троих!
– А кому же с тележкой? – удивился Отто. – Я с этими примесями сам всё затеял, один чудак на всю Германию! Кому же еще с тележкой, Вилли?
В волнении он очки снял и опять таращиться стал, пугать нас, непонятно на кого глядя. На самом деле всё к объятиям шло, давно пора уже было. И вот Отто к Вилли повернулся – и понятно стало, что на него смотрит.
– Претензии взаимные, ну, ерунда это, ну, чушь собачья, да? А, мистер Кадмий? Мы ж с тобой оба хороши, нет разве?
И они скорей притиснулись друг к другу лбами, и слезы пьяные на глазах стояли.
Вилли вставил все же, опять не удержался:
– К Хансу только претензий никаких, вот такой у нас Ханс!
– Как себе доверяю, не знаю почему, – выговорил Отто, с трудом уже, но выговорил.
Я плечами только пожал, что оставалось:
– Знаю, что делаю.
– И что же ты? – раздался вдруг сзади смех Греты.
– Что говорят, – отчеканил я.
И тут же оглушительно заиграл марш, и все сразу отодвинулось, что было, и потеряло смысл. Грета включила на всю мощь проигрыватель и уже ходила под пластинку у нас за спинами. Изо всех сил тянула ноги на высоких каблуках и сама себе отдавала честь, на ней ведь пилотка с гербом еще была. Узкое платье особенно мешало, но Грета, спотыкаясь, упрямо вышагивала, а мы, едва поспевая, головами за ней туда-сюда вертели.
Потом она плюхнулась на стул рядом и, закинув ногу за ногу, приказала:
– Только не о стекле, договор? Не о стекле!
Отто скорей очки нацепил:
– О чем хочешь, моя золотая!
– А штраф сразу, тоже договор?
Мы закивали разом, на всё согласны были:
– Штраф! Конечно! Еще бы! Договор!
Грета