злишься!
– Для этого линзу сделать надо, только и всего, милая Гретхен!
Тут и я вступаю:
– Сейчас мы только пьяную можем!
– Зато патриотическую! – ухмыляется Вилли, уже потеряв над глотками контроль. Ведь ласковая ладонь Греты своей жизнью живет и гладит его, несмотря ни на что, и сам он тоже дрожащей рукой плоть ее округлую тихо жмет, и это тайна их.
Но ведь разрядил, снял он вовремя накал, молодец. И теперь все к Вилли оборачиваются, в глаза заглядывают:
– Ты к чему, Вилли? Патриотическую? Ты это к чему?
И кричит Вилли:
– К тому! “Парадный марш стрелков”, вот к этому!
И марш сразу опять к нам придвинулся, и Грета прежняя на стул снова плюхнулась, хохоча:
– Ну, штрафуйте меня, штрафуйте!
Содрогнулись мы опять, в какой уж раз. Сидела в пилотке своей, чуть расставив ноги, и на нас смотрела с призывом даже:
– Штрафуйте, ну?
Смеялась, что не шевелимся, призывам не внемлем. И вскочила, за рукава тянуть нас стала, пока за собой не вытянула и в строй маршевый не поставила. И шагали, ноги задирали, старались. Кроме Вилли, он на месте своем так и остался, не на шутку упершись, со злобой вдруг. Пьяный уже совсем, что ли, был.
И друг за дружкой, задыхаясь, опять мы приземлялись за стол, а Грета мимо шлепала и шлепала босыми ногами, о туфлях позабыла давно.
Отто сидел, обхватив голову руками.
– Перекликается, нет? – пробормотал вдруг.
– Что с чем? – услышал Вилли.
– Что-то с чем-то. Не знаю. Марш этот с чем-то. Нет?
– С чем? – не понимал Вилли.
– Чего еще не знаем, – кивнул я.
– Я зато знаю, понял сейчас, – сказал Отто. – Она линзу сделает. Вот женщина эта. Мы под кнутом ее.
Мы опять стали смотреть на Грету, и Вилли произнес с несвойственной ему задумчивостью:
– Интересно, она сделает, а вот кто из нас ее сделает?
Мы засмеялись, потому что и так было ясно кто.
– Нет, – замотал головой Вилли.
Я спросил, угораздило:
– А кто же, кто?
– Ты, – отозвался Вилли. – Ты, Ханс.
И все опять засмеялись, и я первый, не поверив.
Отто удивился:
– Чего не пьешь, друг Ханс?
– Смена, – напомнил я.
– Ну, поспать еще успеем, – успокоил Вилли.
Теперь удивился я:
– Сейчас смена, вот она!
В окнах темно было. Но сквозь марш гудок уже властно прорывался, первый, заводской.
А за стенами, оказалось, тоже жизнь была. Дрезина тускло фарами светила, нас поджидая. И люди в полутьме в прицепе сидели, вспыхивали папиросками. Мы полезли к ним в прицеп, и Грета только успела руками всплеснуть:
– Где мы, боже? Я забыла! Решила, глупая, что я в Германии!
Веселье еще гуляло в ней, и мы не без труда затолкали коллегу внутрь, сами запрыгнув следом. Дрезина пискнула и покатилась по территории завода. Контуры строений едва вырисовывались на сером небе, день все медлил, не наступал. Прицеп болтало на разбитой узкоколейке, колеса отчаянно