не разрешила. Дня им мало, надо еще по ночам шляться. Пьяных полно…
Но Кира не собиралась никого слушать и уж тем более спорить и что-то обсуждать.
– Закрой дверь, я ушла. До завтра! – она махнула рукой и, схватив рюкзак, выскочила за порог.
В метро ее ждал Федор.
– Вот, Воннегута тебе бумажного привез. Он дюже хорош. Один из любимых романов.
– Благодарствую! – она положила покетбук в рюкзак. – Верну через неделю, ладно? Нужно роман дочитать.
– Не вопрос, я все равно через пару дней в ПТЗ уезжаю на какое-то время. Надо всякие бумажки собрать, книжки кое-какие привезти. Да и корешей проведать неплохо бы.
Для Киры это не было хорошей новостью, но она не стала показывать свои эмоции и спросила, как надолго он уедет. Услышав, что в Петрозаводске его ничего не держит, она обрадовалась и, вспомнив о долгожданной свободе ото всего и любимой подруге, нянчившей ее зверинец на даче, устыдилась своей реакции.
Они начали свое путешествие с Невского проспекта, измерили шагами все закоулки между каналом Грибоедова и Мойкой и оказались в Коломне.
Белая ночь – природный оксюморон – молочным маревом вперемешку со смогом растекалась над городом. Восторг от переживаемого момента одинаково остро переживался ими обоими: свобода и красота обрушивались на них в старом городе. Остывающий Петербург наполнялся свежестью, воздух начинал напоминать морской. Ночь позволяла почувствовать то, что днем ускользало от внимания: оказалось, что у шагов есть отзвук, словно невыросшее эхо, звуковая тень, сопровождающая каждый шаг.
Во вроде бы классически расчерченном строгом городе вдруг можно было наткнуться на анархически-безобразные пристройки, ассиметрично и криво врезанное в стену окно, зияющую пустой пастью дыру в полу балкона и бог весть что еще. Всякий раз, когда Кира и Федор сталкивались с отклонением в общем эстетическом плане, в их души проникал лукавый азарт проверить, «нельзя ли и нам перешагнуть через привычные рамки дозволенного».
Они остановились напротив парадной части Новой Голландии.
– Вот через эту арку, как говорят, русская архитектура вошла в классицизм, – кивнул Федор на мрачно-торжественное творение Деламота, поросшее кустарником. – Смотрю на этот упадок и думаю, что без него Питер не Питер. Вот ты можешь себе представить, как бы он выглядел, если бы не разваливался?
– Конечно, нет. То есть, представить могу, но мне это не нравится. Это особая эстетика, Петербург – город декадентов, маргиналов и ретроградов. А солнечно-позитивным он не может быть по умолчанию. Впрочем, это лишь мое восприятие. Неразваливающийся Петербург! Ха! Ты еще предложи Зимний в позитивный желтый цвет перекрасить!
– Ну, это уж ты через край хватила.
– Так ведь он таким был. А революционные матросы его штурмовали, когда он был вообще красным.
– Огонь! А внутри ты была? – спросил Федор, показывая в сторону Новой Голландии.
– Нет, ни разу. Даже не знаю, что там. Хотя чертовски любопытно было бы глянуть.
– Дык