скопища страдания.
День проходил как тучи, которые гнало по близкому небу куда-то без цели и смысла. Где-то на западе уже стало ясно, так что вскоре красные, теребящие сознание лучи закатного солнца окрасили белую стену комнаты в розовые тона.
Веронике было по-прежнему так больно, что она даже не могла спросить у кого-то, кто не хотел, чтобы её жизнь прекращалась: «За что?!»
Вскоре сознание, натерпевшееся, принявшее достаточную дозу страдания, покинуло её, вняв её мольбам, и Вероника впала в полуобморочное забытьё….
Когда она пришла в себя, и забытьё отступило, то поняла, что так и лежит с незакрытыми глазами, которыми ничего не видит. Очнувшись, она снова окунулась в океан боли….
В номер кто-то вошёл. Она услышала, как клацает замок. Звук этот больно резанул по натянутым, нервам.
Она по-прежнему лежала на постели голышом, не прикрытая. Но ей было так больно думать, что даже не было никакой возможности устыдиться своего срамного вида. Она не могла пошевелить не то, что рукой или ногой, даже мыслью! Даже голову повернуть, чтобы увидеть, кто зашёл в номер, было нестерпимо больно, и Вероника лежала и слушала разговор вошедших, который резал мозг через восприятие слухом как пила.
Вошли женщины. Во всяком случае, голоса были женские. Слышно было, как они прохаживаются по номеру, что-то обсуждают между собой.
– «Мамка» сказала тут прибраться! – произнесла одна из вошедших.
До Вероники донеслось режущее мозг звуковое колебание, шедшее издалека, видимо, они были ещё в прихожей номера.
– А-а-а!.. А чё тут было-то? – резанул мозг Вероники вопрос другой.
По режущему сознание звуку шагов было понятно, что женщины вошли в комнату.
– Фу, как воняет!.. Кто тут обосрался?! – возмутилась первая, снова доставив Веронике своим вскриком боль, которая была сильнее, поскольку говорили уже совсем рядом.
– А вон!.. На постели лежит! Сучка! Обделалась под себя! – пояснила вторая, ударив по её сознанию как плёткой новой звуковой волной.
Только теперь, когда об этом сказали, Вероника и сама почувствовала вонь, – ощущения запаха тоже давили мозг болью, – и поняла, что это запах испражнений.
Одна из вошедших бросилась к окну. Слышно было, как она лихорадочно пытается его открыть, и эти резкие звуки кололи мозг Вероники, как иглы.
– Не-е!.. Я не поняла юмора! – кричала та, что дёргала фрамуги окна. – Я сейчас задохнусь! Почему мы должны за какой-то обосранной сучкой убирать?!..
Окно распахнулось.
Вероника почувствовала, как в номер врывается ледяной ветер, обжигая холодом её ничем не прикрытое тело. Каждое прикосновение дуновений воздуха, каждый его порыв, который касался кожи, доставлял Веронике такую боль, словно по её телу скоблили ножом.
– Слушай, успокойся! – урезонила возмущавшуюся вторая, опять саданув по ушам Вероники близким звуком. Ей казалось: они говорят так громко, – словно стреляют из пушек. – Я ж сказала тебе: «мамка» попросила!