Шесть Тысяч Лет и имеет такую же цену,
Ибо в этот Миг свершается Слово Поэта,
все величайшие
События начинаются и замышляются в этот Миг,
Не дольше Мгновенья, биения жилки на вашем виске.
Врагу человеческому, который есть бог этого мира
Воистину ты, Сатана, дуралей,
Что не отличаешь овцы от козла,
Ведь каждая шлюха – и Нэнси, и Мэй —
Когда-то святою невестой была.
Тебя величают Исусом в миру,
Зовут Иеговой, небесным Царем.
А ты – сын Зари, что угас поутру,
Усталого путника сон под холмом.
Перевод Григория Кружкова
Гравюра Уильяма Блейка, выполненная для последней версии его книги “Ворота рая” (1820 г.)
Питер Акройд
Человек по имени Уильям Блейк
Перевод Светланы Лихачевой
© Tate 2000
Reproduced by permission of Tate Trustees
© Светлана Лихачева. Перевод, 2011
На закате жизни Уильям Блейк призывал – или вспоминал? – “Ангела”, который ввел его в мир[9] – навстречу глухой безвестности и череде горестей. С самого начала Блейк, похоже, решил для себя, что не ждет никакой помощи ни от людей, ни откуда бы то ни было – как если бы он, один как перст на всем белом свете, сам себя создал. К своим ближайшим родственникам он был по большей части безразличен, упоминал о них редко и, по-видимому, инстинктивно замкнулся в себе, поскольку с близкими общего языка не находил. Можно предположить, что в таком контексте жизни и коренятся те самые исполненные яростного индивидуализма и назидательности мифы, что Блейк создавал в последующие годы; но взаимосвязь между искусством и повседневным бытием определить не так-то просто. Несомненно, в себе самом Блейк обрел нечто куда более богатое и великолепное, нежели любая объективная реальность; с самого раннего детства он в избытке обладал духовной чуткостью и способностью к визионерству. Ангелы, привидевшиеся ему на Пекем-Рай (это место и сегодня кажется заколдованным) стали лишь зримым предвестием библейских образов, которые являлись Блейку на каждом шагу.
Однако во многих отношениях Блейк показался бы самым что ни на есть обыкновенным мальчишкой: приземистый, крепко сбитый, одетый как сын ремесленника, каковым, собственно, и был. В зрелые годы рост его составлял 5 футов 5 дюймов, так что можно предположить, что и ребенком он был невысоким. Его драчливость и непоседливость дополнялись болезненной чувствительностью к любому намеку на неуважение или угрозу. Мало того что агрессивен – он был настойчив до упрямства. К чести его родителей, они до известной степени понимали необычный характер сына – их терпимость и либеральность, возможно отчасти, объяснялись их собственным лондонским радикализмом и диссидентством. Они так и не отдали мальчика в школу, где общепринятая зубрежка вкупе с жесткой системой наказаний, несомненно, вызвали бы у него яростное неприятие. На самом деле, в каком-то смысле Блейк всю жизнь оставался ребенком, склонным к внезапным обидам и вспышкам безудержной ярости;