мистер Рэнсом и включил Радио-3, попав как раз на почтительный шумок зала перед появлением на сцене Клаудио Аббадо[19].
Позже, когда они уже легли спать, миссис Рэнсом сказала мужу:
– Я полагаю, нам лучше вернуть эту кассету.
– Почему? – возразил мистер Рэнсом. – Кассета принадлежит мне. Да это и невозможно. Я сделал запись поверх той.
Это была неправда. Мистер Рэнсом и впрямь хотел сделать запись поверх прежней, но понял, что, когда бы он теперь ни поставил кассету, он всегда будет вспоминать, что на ней было раньше, и это опошлит любую, самую величественную музыку. Поэтому он отнес пленку в мусорное ведро. Но, поразмыслив немного – миссис Рэнсом тем временем чистила зубы в ванной, – он вернулся и стал рыться в картофельных очистках и мокрых чайных пакетиках, пока, отодрав прилипшую к кассете помидорную кожицу, не извлек ее и не спрятал в книжный шкаф за томом, на корешке которого было написано Жюльен[20] и что-то дальше мелкими буквами; то был тайник, где он хранил пачку непристойных фотографий: наследие некоего грязного бракоразводного процесса в Эпсоме, который он вел несколько лет тому назад. Книжный шкаф, как и все остальное, конечно, побывал в Эйлсбери, но был возвращен в первозданном виде: должно быть, Мартину обнаружить тайник не случилось.
На самом же деле тайник, конечно же, был обнаружен: как раз над этими снимками они с Клио больше всего и хохотали на той кассете.
Снимки эти не стали секретом для Мартина, не были они секретом и для миссис Рэнсом, которая как-то днем, обведя шкаф рассеянным взглядом, задумалась, что бы такое приготовить на ужин, и тут ей попался на глаза корешок Жюльен… Саккини, в названии ей почудилось что-то кулинарное: жюльен… цуккини, что ли? Она потом аккуратно вернула снимки на место, но каждые несколько месяцев проверяла, лежат ли они еще там. Удостоверившись, что снимки никуда не делись, она чувствовала себя спокойнее.
Поэтому теперь, когда мистер Рэнсом сидел в своем кресле и слушал через наушники “Волшебную флейту”, на самом деле то вовсе не была “Волшебная флейта”. Он бездумно глядел на свою читающую жену, а уши его были полны стонами и воплями Мартина и Клио, которые все не унимались и не унимались. Сколько бы раз мистер Рэнсом ни слушал кассету, он не переставал испытывать удивление: то, что два человеческих существа могут отдаваться друг другу и своему чувству так безраздельно и так откровенно, выходило за пределы его понимания; фантастика, да и только.
Слушая запись так часто, он выучил ее наизусть не хуже Моцарта. Научился узнавать долгие втягивания воздуха, которыми Мартин отмечал завершение некой неведомой позиции (Клио, опираясь на ладони, стояла на коленях, Мартин пристроился сзади), после чего томное andante (тихие мяукающие женские звуки) разгонялось до ударного allegro assai (оба кричали во весь голос), сменялось еще более неистовой кодой, а затем внезапным rallentando (“Нет, нет, еще нет, – кричала она, а потом: – Да, да, да”), после чего слышалось сопение,