и мешок тут же был. «Котелок нам не понадобится? – вопрошал себя Гарпан Еремеевич и охотно соглашался: – Очень даже понадобится, без котла, надо сказать, вообще никуда. В чём я пойду? Как это в чём – в сапогах, конечно, вон как расквасило у забора снег! Надо только на ночь при́капотки прихватить…».
Харчишки, котелок, покрывальце, при́капотки, рукавицы – как будто всё взял. Гарпан Еремеевич завязал мешок, примотал его ремнём к поняге. «Конь засёдлан, – констатировал он, величая конём свою верную подругу – понягу. – Ничего не забыл? А… вот чего! Ночью, у костра, надо что-то под бок постелить. Кошму? – тяжеловата. Кожуринку? – самое то». Кожуринкой он называл барло́вую козью шкуру, которую стелил себе под ноги у кровати. Лёгкая, мягкая, тёплая кожуринка ласково щекотала ступни, как встанешь на неё – плясать хочется.
Поняга была добротно затянута, и полностью перематывать котомку он не стал, подсунул края кожуринки под ремешки, притянул её поверх мешка шнуром, далее завьючил «коня» на плечи и выехал на своих двоих за ворота.
Выйдя на улицу, Гарпан Еремеевич вздохнул полной грудью, и до того ему стало хорошо после вынужденно зимней отсидки, что недавние думки о переезде в город, поближе к детям, он счёл абсурдными. «Это я хорошо придумал – на ток, в такой-то день киснуть дома! Верно я говорю? – по стародавней привычке спрашивал он себя и в собственном лице находил себе собеседника. – Верно, верно!»
Дом Гарпана Еремеевича стоял на краю села. Сразу за огородами начинались перелески, перемежающиеся с полянами. На открытых местах снег сошёл, оставаясь только в низинах, да в густых ерниках. Гарпан Еремеевич шёл по лесовозной дороге, а через час свернул на тропу, набитую ягодниками и грибниками. Здесь он видел следы тех парней – сапоги по мокрому снегу. Парни шли на ток, больше в этом направлении идти было некуда, и данный факт его не смущал: токовище обширное, всем места хватит.
Начался подъём в хребтик; много там было на пути поваленных деревьев – это осенние ветровалы. По осени тоже дурела погодушка… Одна особо дородная сосна упала поперёк тропы, и Гарпан Еремеевич вынес той лесине своё порицание за то, что не могла упасть как-нибудь по-другому, а вот обязательно поперёк тропы. Следы парней здесь терялись – должно быть, увидели где-то козу и скрадывают, у косуль сейчас переходы.
На перевале половина пути была позади. Заранее облюбовав взглядом освободившийся от снега бугорок, Гарпан Еремеевич опустился на косогоре, опершись котомкой о приступок, чтобы ослабить лямки. Уж кто-кто, а он-то знал, куда шёл – на то самое токовище в вершине Кряжей, чтобы ещё раз, может быть, в последний, пережить тот памятный ток. Тогда он, помнится, так же отдыхал, вроде как на этом же месте. Отсюда была открыта панорама голубых дальних хребтов с белыми щёточками заснеженных россыпей, а ближе, на сопках, клубящиеся зелёные сосняки. Точно, он отдыхал на том же месте что и тогда, всё было так же, с той лишь разницей, что тогда у него в жизни всё было впереди, а теперь, оказывается, уже позади. «Да, не пироги нас