Он всё ещё находился за пределом уверенного выстрела, как бы испытывал терпение Волохи.
Когда он в очередной раз опустил голову в траву, Волоха положил ствол на перекладину. Мушка начинала сливаться с риской. «Как повернётся боком – надо стрелять», – вывел себе Волоха и окончательно изготовился. Но гуран таки не торопился подставлять бок под волохину пулю, мало того, он зашёл в какую-то яму, так что едва различалась горбуша. Наконец, он вывалил на пригорок.
Дальше произошло нечто такое, в чём Волоха в тот момент не в состоянии был дать себе объяснения. Внезапно его обдало ветром, тугая волна ударила в затылок, когтистые лапы вцепились за волосы, оцарапав макушку. Ужас со скоростью электротока собрался в шар и жарко разорвался Волохе в глаза. Инстинктивно сознавая, что подвержен нападению какого-то непонятного, страшного, если не самого черта, существа, заваливаясь набок, Волоха непроизвольно исторг сдавленный вопль. Краем глаза он успел заметить, как огромная птица взмыла над ним и шарахнулась в потёмки между листвянок, унося в одной лапе что-то белое.
Волоха вскочил, провёл рукой по волосам. Он ощутил влажные саднящие царапины на темени. Какое-то время стоял, стискивая ружье, приходя в себя и обретая способность соображать.
Гуран надсадно рявкал теперь уже где-то вдалеке.
Собрав дрожащими руками пожитки в котомку, Волоха ещё раз затравленно посмотрел через плечо туда, где скрылась ночная птица и, бормоча проклятия, подался к реке, на табор, коротать ночь у костра.
Ночью в распадке ухал филин и Волоха сильно подозревал, что это как раз тот ушастый обормот, который мало того напакостил – не дал стрелить гурана, но к тому же утащил в лапе столь дорогой ему платочек. «Раз филин – ночная птица, – думал он, – значит, он хорошо видит ночью, а днём – ни фига, а так как дело было в сумерки, то эта полуслепая тварина приняла платочек за зайчонка или чёрт его знает за кого…»
А потом у Волохи пошли нелады, одно за другим. Под утро от отлетевшего от костра уголька у него затлела фуфайка, которой он укрывал поясницу и ноги. Ночь была ясная и холодная. Сквозь сон он улавливал едкий запах, но никак не мог очнуться. А когда очухался и понял в чём дело, выгорело чуть ли не пол-полы. Обжигая пальцы, он насилу затёр землёй тлеющую вату.
Начинало светать, и пора было попробовать пешковьём по закрайкам прихватить где-нибудь на кормёжке гурана. Волоха надел фуфайку, какая была, и тихонько пошёл вдоль ключа, внимательно озирая кромку леса. И тут внезапно его так ужалило – прижгло в плечо, что он чуть не взревел, суматошно сбросил с себя фуфайку, которая тлела и прогорела уже насквозь, до рубахи. Чертыхаясь, он стал было мочить фуфайку в мочажине, но скоро осознав никчёмность своего занятия, утопил её сапогом.
В это время он услышал топот и щелкоток по ерникам и понял, что вспугнул козу, ту козу, которую он мог бы запросто стрелить. Вдобавок, переходя ключ, он неловко прыгнул с кочки на берег, подвернул ногу в лодыжке и захромал. Одно к одному. Из размышлений Волохи так выходило,