Обитые бархатом стулья уже были заняты. Занят был и изящный деревянный трон для понтификара. Понукаемый воинами, Менд пробирался меж лучших людей Левантии. Кто-то успевал обернуться и с отвращением отшатнуться назад, кто-то лишь неосознанным, брезгливым жестом подбирал подол парадного одеяния. Для них сын был таким же изменником, как и его отец.
– Кинь бешеному псу кость и сможешь забыть про его острые зубы, – сын палача слышал обрывки разговора. – Все они рычат и воют до тех пор, пока на загривок им не ляжет твёрдая рука. Главное – не бояться шавок, не отводить взгляда, смотря им в глаза. Тогда тебя не тронут.
– Да разве кто-то боится шавок? Помилуйте! Пара мятежников и тщеславных глупцов-заговорщиков – чего тут бояться. Понтификар прав как никогда. Пусти немного крови – и увидишь, как бешеный пёс превратится в пастушью собаку.
Аристократы расступились, и перед Мендом возник трон. Перед ним уже стоял на коленях Орис, его редкие седые волосы облепили мокрый от пота затылок. Остриё копья кольнуло юношу в спину, и он опустился на колени перед понтификаром.
Мортос не молод, не хорош собой, не так высок, как отец, или могуч, как сам Менд. Однако его плечи кажутся широкими из-за гордой осанки, а пристальный взгляд умных карих глаз пронзает насквозь. Наверное, так и полагается тому, кто правит Понтификумом уже три сотни лет.
На нём тяжёлая мантия, обитая чёрным мехом, но жара, кажется, совсем не беспокоит Мортоса: летнее марево дрожит над ним вторым венцом, не касаясь и не обжигая. Два десятка сверкающих белых колокольчиков на богато украшенном поясе мерно колышутся, но не издают звука.
По одному скупому жесту понтификара на помосте воцарилась тишина. Кажется, все кругом затаили дыхание, и Менд больше не понимал, гул толпы слышен у него в ушах или шум крови. Тонкие губы понтификара разошлись, явив собравшимся на площади его волю:
– Твоя семья, юноша, верой и правдой служила мне с момента моего божественного воцарения. Но прискорбные обстоятельства нарушили ход вещей. Увы, твой отец оказался изменником. Левантии и святой эклессии нужен новый палач. По традиции им должен стать ты. И всё же, моей милостью и милостью архисанктума Солеруса, я дарую тебе выбор: с завтрашнего дня стать новым палачом, или отказаться от семейной привилегии. Выбор за тобой. Решай, – тихий, тёплый, будто летний ветер, голос понтификара, казалось, слышал каждый человек на площади. Менд не пытался казаться непочтительным, просто с непривычки не опустил глаза перед правителем и заметил, как он улыбнулся. Юноша не смог разгадать смысл той улыбки.
– Повинуюсь божественному закону, – вот и всё, что смог тогда ответить Менд. Горло будто сдавило железной рукой.
– Милость Скорбящего и моя милость к тебе не знает предела, юноша. У меня нет желания нарушать традицию. Раз уж ты становишься новым палачом Левантии, можешь продемонстрировать свои умения и верность прямо