Мика, упершись лбом в стекло. Молчу и я, прислушиваясь к тому, как раскатисто и негромко, словно хорошо смазанный механизм, начинает двигаться и движется все быстрее моя мысль.
Ни слава, купленная кровью…
На трассе Москва-Ленинград, как и на всех наших западных трассах, можно без всякого ущерба убрать километровые столбики – их вполне заменяют братские могилы. Мама говорит, что и на Колымской трассе то же самое.
Проклятая родина! Она пожирает своих детей почище всякого Кроноса. Гигантский урод, Молох, который шагу не может ступить, не залив землю кровью жертвоприношений. И еще находятся дураки, патриотствующие мещане, которые восхищаются стойкостью и терпением русского солдата, которые с гордостью калякают о русских штыковых атаках! Они не понимают, что русскому солдату просто не оставалось ничего другого, как быть стойким, миллионами жизней расплачиваясь за катастрофические промахи тупого кремлевского самодура, возомнившего себя великим полководцем, стратегом. Они забывают (т. е. попросту не хотят помнить, да и знать не хотят), что в пресловутых штыковых атаках, в которые бросало солдат безмозглое и безответственное командование, отдавалось десять наших за одного врага. Вот цена всего того, чем мы гордимся в нашей истории. Можно и больше отдать – в стране, где никто не спросит о потерях. Не беда: нас – много! «Солдат не жалеть!» – как говаривал великий Жуков. «Мы просто завалили, задушили немцев своими телами», – подытожил Виктор Астафьев, на себе в полной мере перенесший беспримерные тяготы и жертвы этой войны и, в отличие от очень многих, не позволивший заморочить свою память официальными славословиями10.
А мы, свалив убитых в яму, ставим над ними типовой бездарный памятник в виде скорбящего воина, сработанный шустрым делягой. Романтизируем бессмысленную, преступную трату людей. Воздвигаем гигантскую Валькирию и нордические торсы героев (совершенно в духе Третьего Рейха) на пропитанном нашей кровью Мамаевом кургане. Упиваемся задорными маршами: «От Курска и Орла война нас довела… мы за ценой не постоим». (Да уж конечно – не постоим! Как будто у нас есть выбор… Бравада бросаемых в топку дров.) А для меня память о войне запечатлелась в простенькой горестной песне на слова сталинского лауреата, которую, тем не менее, народ сразу же опознал как свою: «Хмелел солдат, слеза катилась, слеза несбывшихся надежд, и на груди его светилась медаль за город Будапешт».
Не гордость, а только нестерпимую боль испытываю я за нашу Победу.
Отдавая всегда предпочтение Толстому, на этот раз я вынужден согласиться с Достоевским: «Толстой говорит: «Если, преподавая детям историю, удовлетворять патриотическому чувству, то выйдет 1612 и 1812 годы, и более ничего. Глубоко неверно и ужасно грубо: всякий факт нашей жизни, если осмыслить его в русском духе, будет драгоценен детям, не потому вовсе, что мы там-то и тогда-то отбились, приколотили, прибили, убили, а потому, что мы всегда и везде в 1000 лет в доблестях наших и в падении нашем были и оставались русскими, своеобразными, сами по себе. Русский дух драгоценен