время – хоть во сне, хоть наяву.
– Да вот, хочу тебя понять, – ответил Зебра сдавленным голосом. Было видно, что боль, пусть и нестерпимая, все же стала для него привычной. – Странный ты человек, Сапожников.
– И в чем же моя странность? Поясни.
– В том, что такие, как ты, обычно, не выживают в колонии. А ты – выжил. Я вообще от тебя в шоке. Ты ведь умный человек, интеллигент, образованный, начитанный. Но для зоны ты – фаля.
– Кто? – переспросил Алексей.
– Простак, разиня. Ты ведь совсем не из этой семьи – не вор, не жулик, не насильник и не мокрушник. Ты – случайный человек здесь. Таких чаще всего на цинте опускают. Я понимаю, что ты дружбу с этим Рукавишниковым завел. У него такие маховики, не дай бог. Но, знаешь, при желании и ему можно было рога обломать. Просто за тебя пахан подписался – это другое дело. Вот только не пойму я, за что такая вдруг любовь?
– Какая еще любовь? – встрепенулся Алексей.
– Да нет, я не в том смысле.
– Так и выбирай слова.
– А ты не строй куру, когда я тебе о простых вещах толкую.
– Знаешь, Федор, я второй год на зоне, а никак не привыкну к этому ужасному языку. Что за слова, что за выражения!
– Ты что, министра культуры из себя корчишь? Да на этом языке полстраны давно разговаривает. Или ты не слышал никогда: в метро, на рынке, да просто во дворе своем, а?
– М-да, – протянул Сапожников. – Пожалуй, ты прав.
– То-то.
Они помолчали. Конкин закряхтел, сделал усилие и сел на топчане.
– Поссать выйдешь? – спросил Сапожников.
– Нет, нечем пока. Налей воды мне, – ответил Конкин в полуприказном тоне. – Жрать хочется, спасу нет. Эх, сейчас бы няни кусочек на клюв бросить! Так хоть водой аппетит перебью. Вот, черт, сало потерял! Может, сходишь, поищешь, а?
Сапожников поднялся, налил из чайника в алюминиевую кружку, которую нашел накануне в ящике с посудой, подал Зебре. Тот выпил неторопливо, маленькими глотками, будто обманывая собственный аппетит. Алексей, понимая, что Федор абсолютно прав насчет пустого желудка, потом налил и себе.
– Фиг я его теперь найду – метель была, занесло все, – угрюмо ответил он. – Замаюсь ползать вокруг холма, только силы потеряю.
Конкин посмотрел на него с укоризной, но промолчал.
Голод начинал угнетать. Чтобы отвлечься и хоть чем-то себя занять, Алексей и стал читать дневник, скорее всего, погибшего профессора Серебрякова. Не с Зеброй же интеллектуальные беседы вести. А дневник – так себе, однообразные записи человека, волею судьбы находящегося на грани смерти. Они, в этой экспедиции – видно из описанных событий – точно так же, как теперь сам Алексей с Федором, от холода не страдали, но голод убивал их медленно и мучительно.
– А ты, Федор, на воле чем занимался? – вдруг спросил Алексей, присев и небольшими глотками отпивая