Тот еще крепко спал. Алексей положил тетрадь рядом с ним, чтобы тот сразу заметил, как только проснется. Затем подкинул дровишек в топку и направился к выходу. Оглянулся, будто прощаясь. И раздвинул ветки, служившие дверью.
На свежем воздухе тут же закружилась голова – от самой этой свежести зимнего леса, но больше, наверное, все же от слабости. Постояв с минуту, Сапожников осмотрелся и решительно направился к огромной березе, ствол которой был чудным образом разделен в одном месте на три рукава. Получалось, что у дерева как бы не было центрального проводника. Эта примета, как подумал Сапожников, была четкой и ясной. А остальные?
Он проложил тропу коленями и животом, и через несколько минут оказался у приметного дерева. Встал под «восточной» веткой и втянул в себя еще раз – глубоко, до обжигания гортани – утренний январский воздух. Что там – впереди? – подумалось ему. И ответ пришел незамедлительно, сформировался как-то сам по себе. «Даже если смерть, – решил он, – то это все равно избавление от страданий».
И Алексей медленно двинулся вперед, прямо в сторону восходящего солнца, будто там, где оно отрывалось от горизонта, было спасение. Через пару десятков шагов глазам Сапожникова открылась небольшая лощина. Легкий туман курился над ней. «Это от мороза, – решил он. – Не могут же в таких местах выбиваться из-под земли термальные воды».
И, постояв еще несколько минут, Алексей шагнул вперед. Вскоре его полусогнутая фигура исчезла в тумане, перестала отбрасывать тень…
Опора под ногами внезапно исчезла, и Алексей, непроизвольно зажмурившись, ухнул куда-то вниз. Первой мыслью было то, что он снова провалился в занесённую яму или даже – теперь уже точно! – в берлогу, и, чтобы снег не набился за воротник, Алексей втянул голову в плечи. Но падение всё не заканчивалось: его било, крутило, мотало, швыряло из стороны в сторону, как шарик в погремушке, как галстук в стиральной машине – хорошо, хоть ватник смягчал удары.
Спуск завершился впечатляюще болезненным приземлением на спину, выбившим весь воздух из лёгких. Силясь вдохнуть, Алексей открыл глаза – и увидел непривычно синее небо с редкими кудряшками облаков, и блистающий шар солнца в зените. Закашлявшись, он сел – движение отозвалось тупой болью в теле – и улыбнулся, а затем и расхохотался в голос, вновь повалившись на землю с раскинутыми руками. Впрочем, хохот изголодавшегося человека оказался каким-то сиплым, почти беззвучным.
Это было то, во что его разум отказывался верить до конца. Именно сюда, скорее всего, и вели все следы пропавшей экспедиции – он вынужден был признать это. А он своею же рукою написал продолжение, следующую главу – но не как у Саймака, или, скажем, у Булычёва, которыми Алексей увлекался в студенческие годы, – а взаправду, с декорациями, сотканными из самой реальности, и с собой самим в качестве главного героя. Он ступил в след вековой давности – и оказался затянутым в немыслимый и невероятный водоворот – как фигурально, так, в общем-то,