орудием. И ныне напоминают – иди, служи нам дальше.
«Чарторыйский всё знает», – Ливен скомкал письмо в кулаке, чтобы не видеть его. – «Он же из них… Они все повязаны». Князю Адаму он успел уже так насолить, что тот наверняка желает уничтожить его на месте, если встретится на пути.
Благостное настроение сменилось в душе Кристофа тревогой. Он сжёг бумаги на свечке, повторяя про себя: «Если знают они, то знают и другие… А есть кому донести. Государь вдруг узнает, что я желаю отрезать кусок его Империи и сделаться там правителем».
Потом он вспомнил, что ему говорил Чарторыйский в Пулавах, когда они стояли напротив друг друга, и Кристоф гордо отказался от всяческой дружбы с князем. Он уже знал всё заранее, этот проклятый поляк. «За вашу и нашу свободу», как же. Адам уже просчитал всё на десять ходов вперед. Так, а это не его ли почерк? Граф пожалел, что письмо неизвестного уже обратилось в пепел. Так бы он мог сличить… Хотя что бы это дало? Письмо мог сочинить кто угодно по чьему угодно приказу, а изменить почерк – не проблема. Но причем тут его брат? Ведь первая бумага была явно написана его рукой. Карла что, втянули? Добровольно или принудительно? Но старший Ливен, при всех его недостатках, никогда бы не пошёл на союз с поляками. Даже с Братьями. В этом граф был уверен так же, как и в том, что его зовут Кристофом-Генрихом и на дворе стоит Восемьсот шестой год.
…Ливен всегда чувствовал, когда ему хотят поставить ловушку. Иногда, правда, его осторожность граничила с паранойей. Тогда, в ночь на двенадцатое марта, пять лет тому назад – о, эта дата изменила слишком многое! – он тоже не поверил в известие о смерти императора Павла, подумал, – проверка на верность такая, и если он поедет с фельдъегерем, его повезут не в Зимний, а в Петропавловку, бросят гнить в каземат или что ещё хуже. Оказалось, заговор удался. Кошмар развеялся по мановению руки Провидения. Здесь складывалась такая же ситуация. Если он выедет в Ригу, если он поддастся речам о том, что «королевство грядёт» – то, скорее всего, его обвинят в вероломстве и коварстве. И будут правы! Так что лучше забыть всё как страшный сон. Хотя он мог уже оказаться в капкане. Ведь та бумага с неизвестным почерком, в которой всё сказано прямо, – её же кто-то написал? И с какой целью? Карл, очевидно, хотел передать всё при личной встрече, ограничившись в своём письме самыми туманными намеками. «Письма иногда читают», – уныло подумал граф. – «Перехватывают. Делают копии. Наверняка все уже всё знают. И только ждут часа…» Другая мысль, более пугающая, пришла ему в голову: быть может, в Ригу его не просто так манили? А чтобы покончить с ним? Но это совсем абсурд. Да, с Карлом у них нет большой братской любви, но не смерти же его брат хочет, пусть хоть он трижды безумец?
Он налил себе полную стопку коньяка. Выпил залпом, как водку, не закусывая. Внутренняя дрожь не прошла.
«Самое главное, я не могу поделиться этим ни с кем», –