собеседник смеется.
– Человек сам становится Богом только тогда, когда в храме его сердца поселилась Sophia. Фило-София, любовь к мудрости навсегда меняет его. Подлинный философ всегда играет с огнем, он опасен!
– Еще как опасен! – вторил ему Мясник, потрясая тяжелым, как кирпич, кулаком.
– Он всегда ходит на грани жизни и смерти! – продолжал Перовский, слегка покачиваясь на носках. – Войны он рассматривает как великие мистерии, но его может убить чистый лист бумаги! С презрением смотрит он на сильных мира сего, на всю эту погрязшую в низменных страстях псевдоэлиту. Мы, философы, – подлинная интеллектуальная элита! Только мы вправе управлять этим миром!
– Ааааа! – орал Мясник. – О да!!!! Мы будем править миром!
И зачем-то добавлял, все так же утробно рыча:
– Напалм дээээ-аз! Петрович, только скажи, когда? Когда это случится?
– Здесь и сейчас! Нет никакого течения времени, – говорил Перовский, – мы сами становимся рабами эпохи сиюминутного, катим колесо Сансары, выбрасываем на помойку сакральные мистерии, покорявшие Платона, древнеегипетские жреческие практики и опыты средневековых алхимиков, интуиции суфиев и открытия Анненербе. Они стремятся профанировать самую суть мира, швыряя собакам последние святыни прошлого, и под радостный вой толпы…
– Ууу! – подвывал Мясник, крутясь волчком и опрокидывая в себя очередную рюмку самогона. – На, выпей еще!
Перовский благодарно брал рюмку, отхлебывал маленький глоток, и продолжал:
– Эти тугоумные материалисты запаслись мнениями обо всем, что выходит за пределы их кругозора. О древних Элевсинских мистериях, об архаических культах, о суфизме Востока. Они называют, но не знают, изучают, но не чувствуют. Понять что-то можно лишь изменив свой ум, проникнув в суть явления, а не пришпилив объяснение, словно бабочку, шпилькой. Эти люди собирают гербарии, но они не в состоянии постичь онтологическую красоту живого мотылька.
– Кстати, у моего деда пасека есть, – сказал Мясник. – Скоро качать будет. Привезти тебе медку, Петрович?
– Что? – на секунду Перовский потерял мысль. Он беспокойно оглянулся, будто пытаясь отыскать ее хвост, но обнаружил только рюмку в своей руке. Удивленно моргнув, он допил ее содержимое, и, подняв вверх палец с длинным обгрызанным ногтем, продолжил:
– Наш мир оставлен богами, но мы способны поднять дух над материей, переплавляя свинец невежества в золото чистого знания.
– Ааааа-а! Как же ты хорошо говоришь! – орал Мясник. – За материю! Тьфу. За эту. Это. Дух!
Том подошел к Лелику. Тот о чем-то беседовал с поэтессой Оксаной Адамовной. Та держала его под руку и, загадочно закатив глаза, говорила.
– А знаете, Сергей, вы не смотрите на мой возраст. В душе я молода и по-прежнему остаюсь романтиком. Вот, к примеру. Денег у меня конечно же мало, но как получу зарплату, – на одну половину куплю палку колбасы и яиц. Нажарю, знаете ли, яиц целую сковородку. Люблю очень яичницу с колбасой, с лучком! И хлебушка туда покрошить.