а ее муж все так же лежал в окружении саванной белизны покрывал и напоминал ссохшуюся от времени мумию.
Теперь, когда они остались наедине, Дженне ужасно хотелось сказать ему что-нибудь. Она давилась горькой колючей злобой – и не решалась заговорить. Да и потом, навряд ли он теперь стоил ненависти. Слишком жалок был Картхи́с для такого сильного чувства.
Он казался меньше, чем был на самом деле, и гораздо, гораздо старше. Тонкие, как птичьи лапки, пальцы вцепились в край одеяла: наверное, точно так же он цеплялся за жизнь, торгуясь со смертью за каждое проклятое мгновение.
Что-что, а торговаться ее муж умел всегда.
Тихонько выругавшись сквозь зубы, Дженна встала и отошла к окну. Гомон базарной площади звучал глухо, словно теряясь под серой тяжестью низко нависшего неба. Тускло поблескивали в мутном свете дня лужи.
«Старый мешок с дерьмом! – выдохнула она в сердцах. – Ты мог умереть и в более подходящее время!»
Ее муж простонал что-то нечленораздельное. Она видела, как шевелятся его губы, как он натужно морщится, пытаясь протолкнуть через глотку слова – все это трогало ее не больше, чем хлопоты грязных куриц там, внизу, за окном. Для нее Картхис был уже все равно что мертв.
«Все, что у меня осталось – это сын», – подумала вдруг она. Хрупкий темноволосый юноша с певучим именем Рамлаа́д. Ее муж хотел, чтобы тот стал таким же торгашом, как и он сам. У Дженны были другие планы.
«Я сделаю его благородным, во что бы то ни стало сделаю!» Первая помеха на этом пути теперь умирала сама, оставляя свое состояние Дженне. Она должна пройти этот путь, она обязательно его пройдет! По-другому и быть не может, уверяла она себя.
Вкрадчивым шепотком, беспокойным зверем – где-то глубоко в ее сердце шевелился страх.
* * *
После тридцати каждая женщина становится в чем-то сродни богине – так говорил ей один из бывших ее поклонников. Он был наемным музыкантом и вел изящные беседы, в которых каждое слово было будто бы вываляно в меду и корице. Дженна презирала таких пустобрехов – но сейчас она, пожалуй, была с ним согласна.
Ожидая, пока служанка расчешет ее рыжие локоны, она смотрела в серебряное зеркало, изредка поворачивая голову то вправо, то влево. Клыки мертвого бога, ей нравилось то, что она там видела!
– Когда закончишь, зажги лампады, – бросила Дженна. – От факелов чернеет потолок.
Служанка только молча кивнула в ответ.
«В самом деле, а почему бы и нет? – думала Дженна. – После тридцати ты окончательно понимаешь, что юность ушла. Все то девическое, невинное – все ушло в прошлое навсегда. Появляется спокойная уверенность, плавность воды, мягкость лебяжьего пуха… Я заговорила точь-в-точь как Сами́р!»
Дженна улыбнулась собственным мыслям.
А еще после тридцати женщина, как правило, уже становится матерью…
Сама она родила, когда ей было что-то около пятнадцати. Родители выдали ее замуж за рослого бородатого мужика, который торговал не то пряностями, не то благовониями.
Он