самые тяжелые дни, когда Марину донимали детские зубы, колики и скачки роста, несносные подростки, бессмысленные школьные методички или бывший любовник, изображающий великодушного отца, она брала дочь в свою постель, прижимала ее к себе, как плюшевую игрушку и прокручивала в голове все эти страшные поворотные моменты ее жизни: глупый роман, УЗИ, палец, тычащий в монитор, звонок маме, 10 часов схваток, потуги под крики недовольной затянувшимися родами акушерки, косые взгляды медсестричек на выписке, прочерк в свидетельстве о рождении, крошечное пособие, постоянные упреки от матери, подачки и снисходительные взгляды от человека, которого она когда-то так обожала – это все прокатилось по ней, как фура, не убило, но искалечило до неузнаваемости. Она лежала в своей постели, как побитая собака на обочине жизни, прижимая к себе крошечный сопящий комочек, и пыталась убедить себя, что это все того стоило, ее дочь того стоила, пыталась отыскать в себе хотя бы кусочек той самой безусловной материнской любви, которая должна была озарить все вокруг. Пыталась, но находила.
Однажды в минуту отчаяния, она рассказала об этом матери. О том, как ужасна, чудовищна и непроглядна ее жизнь. Мама смерила ее презрительным взглядом:
– Я не знала, что вырастила такое чудовище, – сказала она.
– Да, мама. ТЫ вырастила чудовище.
Больше они не разговаривали.
4
Когда Ане исполнилось 7, она пошла в школу, обычную дворовую школу, ту самую, где работала ее мама. Маленькая, худенька, совершенно не по-детски зажатая девчушка была идеальным объектом для издевательств. Дети невероятно жестоки, не все, конечно, но при молчаливом согласии толпы и двух задир волне достаточно. Каким-то поистине звериным чутьем они определили ее как идеальную жертву. Эта не даст отпор. Эта ни за что не ответит.
Мелкие, но совсем не невинные шалости: украденные ручки, поломанные карандаши, испорченные тетради, изрисованные учебники, тычки, стишки и обзывалки. Она терпела, молча сносила обиды, не плача и даже не злясь. Она знала, как тяжело ее любить и как легко ненавидеть.
Сашка был единственным, кого она знала с детского сада. Застенчивый пухлый мальчик, летом перед школой ему выписали очки, в них он все время казался немного потерянным. Сашка никогда не заступался за нее в открытую, просто не мог, но у него всегда была для Ани запасная ручка, карандаш и точилка, он помогал ей отряхивать мел с пиджака и выносил рюкзак из мужского туалета. А еще очень тихо, когда никто не мог их услышать, он говорил: «Они просто тупицы. Не обращай внимания – им скоро надоест». Только из-за Сашки она продолжала ходить в школу. В конечном итоге он оказался прав: им надоело, оказалось, совсем не весело пинать лежачего.
Наступило долгое затишье, и в школе стало терпимо. Хотя друзей Ане завести так и не удалось, тихое сопение над учебниками, чистые, аккуратные тетради, немного неуверенные, но в целом правильные ответы и скрупулёзно выполненные задания сделали ее школьную жизнь достаточно