сводом черепа у меня гулко, через одинаковые промежутки ударял колокол. Взрывался глубокими нутряными ударами литой меди.
– Б-б-уум! Б-у-умм!
Или такая музыка на том свете популярна? А где классический орган?
Я решил размежить веки. Пудовые, как у Вия, клейко слипшиеся. Было полутемно. Сверху наискось падал вытянутый треугольник света, в котором струились пылинки. Пахло затхлым, болотистым, неприятным…
Около меня на корточках сидел человек. Силуэт его был смутен, лицо в контросвещении – неразличимо.
– Как вы? Штабс-капитан, слышите? – он несильно потряс меня за рукав.
Понимая, что обращаются ко мне, я кивнул. Хотя никаким штабсом вовсе не был. Должно быть, человек прикалывался так, именуя своего приятеля – поручиком, а меня – штабс-капитаном.
С третьей попытки я поднял свинцом налитую руку, осторожно ощупал раскалывающуюся голову. Попал в липкое, в тёплое. Меня передёрнуло и вывернуло наизнанку. Вчерашним не до конца переварившимся праздничным ужином.
– За что, с-суки? – плаксиво вопросил я, рукавом обирая с подбородка блевотину.
Вспомнил недолгое своё путешествие в одной телеге с бородачом и парнем в тельняшке. Это он, падла, шарахнул меня по затылку. Чем?! Кастетом?!
Тот, что сидел на корточках, встал и распрямился. Упруго шагнул в сторону. Теперь свет рампы падал на него.
Это был военный. Но какой-то ряженый военный… в чёрной гимнастёрке… Именно что в гимнастёрке – старомодной, с воротником-стойкой. Без ремня, распояской. В галифе пузырями. В точно таких, как у Коли Расторгуева, бессменного солиста группы «Любэ».
На плечах военного были матерчатые погоны. Звания из положения «лёжа» я различить не смог. Зато хорошо рассмотрел лицо. Такими лицами в школьные мои годы художники-карикатуристы в журнале «Крокодил» награждали пентагоновских ястребов. Худое, близкое к аскетическому, с мощным носом и почти безгубым ртом. С сильным, раздвоенным подбородком.
Он быстро стащил через голову гимнастёрку, передал ее второму человеку, невидимому пока мне. Очевидно, так называемому «поручику». Вслед за гимнастёркой Ястреб снял с себя нательную солдатскую рубаху и принялся полосовать её на ленты.
Не одеваясь, он вернулся в мой угол. Присел и притянул меня за плечи.
– Позвольте взглянуть, штабс-капитан!
Я повиновался, словно кукла тряпичная. Доверчиво припал щекой к его груди, услышал сильные толчки сердца. Ястреб тем временем обследовал бедную мою головушку.
Промокая тряпицей рану, он приговаривал:
– Спокойно, mon ami[7]. Спокойно.
Стиснув зубы, я стоически терпел, но когда он мне сделал невыносимо больно, заорал безобразным матом.
– Ну что вы? – упрекнул Ястреб. – Взрослый человек, офицер… Рана у вас неглубокая. Кровит сильно, но неглубокая…
У меня слабели конечности и тошнотно подмывало под ложечкой.
Я осязаемо чувствовал как теряю сознание, ухожу в ирреальность. В ослепительные сполохи на чернильно-чёрном фоне, в неправдоподобно