Посмотрел на свои сапоги – портянки аккуратно уложены. Значит, раздевался сам. И куртка, натянутая до носа, его. Ну, дела…
Постепенно он стал вспоминать какие-то несвязные детали. Как положил на полку свой чемоданчик – вот он, стоит в ногах. Как возвращался уже поздно вечером из соседнего купе, внимательно читая номера. Как стоял перед дверью, покачиваясь и уставясь на цифру семь, а когда его спросил сосед, чего он тут стоит, Рудольф ответил…. Что-то такое он ответил… Тут в памяти был провал. А соседа зовут Миша, и Миша этот младший механик…
Наконец, тупую темноту в мозгу прорезала молния, и сразу же все стало ясно. Его перевели обратно в родной 23-й отряд. И теперь тут два младших механика – он и Миша. Семерка означала удачу, а пришел он от летчика-наблюдателя отряда, Сергея Хорькова. Который объяснял, что с одной стороны, Революция требует от них дисциплины, а с другой стороны, нервы авиатора требуют разрядки, да и повод у них знатный: свиделись-таки после года разлуки. И оба живые, а ведь в переделках бывать пришлось не раз, с тех пор как они расстались на вокзале в Пскове.
И было там еще несколько летчиков, включая командира отряда, Эрнеста Бригге. Так и вышло, что сначала поздравили, потом добавили, потом по просьбе Рудольфа помянули погибших летчиков отряда, включая Конона Федорова, не дожившего до светлых дней свободы совсем немного. Потом кто-то горячо говорил про победу Революции и про гадов белогвардейцев… Закуски почти не было: только немного картошки, зажаренной в касторовом масле.
Рудольф помнил, что в купе было душно, сидели тесно, и он уже не мог пить, но Сергей требовал, приходилось понемногу вливать в себя дурно пахнувший ректификат пополам с водой, и под конец у Рудольфа стали зудеть зубы. Зная себя и помня давний читинский опыт, перевернул свою манерку вверх дном и заплетающимся языком сказал: мол, все, хватит. Компания оценила: раз механик говорит, что все, значит, все, к тому же он не просто механик, а с империалистической войны летнаб, да с медалью, так что слово его верное…
Ну а потом он долго стоял перед дверью купе, пошатываясь и упираясь руками в косяк, и все время облизывал губы языком, и думал о том, что вот же все-таки повезло ему, и он теперь в родном отряде, том самом, где начал службу почти семь лет тому назад, и в который снова вернулся – теперь уже в четвертый раз. Загибая пальцы, вспоминал: Иркутск, Варшава, Париж, Псков… Все, теперь все – твердил себе, семерка – цифра верная, это удача. Он понимал, что нужно пойти спать, но все никак не мог заставить себя открыть дверь купе и все смотрел на эту семерку, тускло освещенную мерцавшим фонарем, висевшим на крюке в конце коридора.
А потом Миша заставил его лечь, и он улегся. Миша был мужчина основательный, невысокого роста, но плечистый, спокойный и уверенный в себе. По делу они почти не поговорили, но Рудольф «своих» сразу же видел. Рабочая косточка, такой не подведет, и в мороз будет мотор перебирать, и ночью, если нужно. Он напомнил Рудольфу Иллариона Кротюка. Так и отчество у Миши