и мешая друг другу, мелко семенит впереди пешехода – маленькие солдатики в серых шинелях, в панике, спасаются от неприятеля…
– Говорила я ему: вступай в партию, а отец мой язык за тебя протянет. Так нет же, сами с усами. А теперь щи пустые хлебаем… А оне, хось бывшие тепереча, а жируют, как прежде…
– Простите, с вами поговорить, если можно, о Боге…
– дамы-баптистки.
– Наедине о Боге предпочитаю.
– Спасибо, что высказали свое мнение.
– Пожалуйста.
Называется поговорили…
Штормовой ветер повалил деревья, заборы, наломал веток.
А гнездо аистов на крыше водонапорной башни не смог разрушить – лишь сдвинул в неровный какой-то квадрат.
Две зари сошлись – закат и восход.
И в два ночи розовеют над головой сумерки, а большая лужа у дороги тонко блестит, как свежий лед.
– Пассажиры, знайте сами свою остановку, не надейтесь, у меня говорилка сломалась.
Снежные звезды на стеклах.
Бабочка на подоконнике холодной избы.
От тепла печи крылья вздрагивают, слабо шевелятся, как страницы под легким ветерком.
В светлом круге настольной лампы садится на рукав. На верх ручки перебралась.
И осторожно водит пером, помощница, и соавтор:
«…Страницы толстой тетради, как мои крылышки, шевелит ветер. Все спешат мимо: студент, поди, конспект потерял… А если это рукопись несчастливого мастера, думает он за окном автобуса. И успокаивает себя – рукописи не горят… Но их легко затоптать сапогами и колесами – это я уже знаю! Вообще-то он не подал руки утопающему, такое я от него однажды слышала».
– Стреляют по уткам. А мне жаль этих уток. За что губят? Есть нечего? Не война же. А они все мажут и мажут, ничего у них не получается, такие горе-стрелки. Тогда мне их жалко стало.
Белокурые девичьи локоны за креслом дамского мастера, на полу, ветерок от окна бережно шевелит.
И светло-спутанные кудри облаков в голубом небе высокий ветер едва трогает…
Берегом пруда фигура тяжело бежит.
Скорее, пожалуй, трусит.
Да нет, просто шаркает, чуть сгибая колени.
А за фигурой легкая, оказывается, женщина прячется, как тень, и сдерживает себя, и ноги ее танцуют нетерпеливо, почти на месте, в семейно-черепашьем этом «беге»…
На черно-белых клавишах ночных теней редкого забора – блюз полной луны.
Топчу ветки деревьев,
шагаю по облакам.
по чистому небу иду…
В зеркале мокрого асфальта.
Дымком в вагоне – лесной хлам жгут на обочинах.
Птичьи «ноты» голубей на контактных сетях.
Мертвые элеваторы, где были горы зерна.
Совсем, кажется, недавно…
…Колеса это говорят, говорят.
– А заводы пустые и поля пустые, забросили сады, потом фермы, вырезали скот, заросли дороги, а народ в городе колышется, – тетка у окна вагона, сама с собою…
Выше зализывают волны берег.
Громче галька, откатывается с водой.
Южные