родителей на день рождения. Часы были водостойкие и продолжали идти. Связи со смертью Степана в них не нашли.
Все свелось к версии суицида. Дескать, мальчик и так был нелюдим, что подтвердила опрошенная прислуга и одноклассники. Режиссер ответил на эту версию отборным матом, что, впрочем, дела не меняло.
В течение следующих нескольких лет перед глазами Антона часто возникала его новая визуализация. Он видел Степу, который подходит к краю бассейна. На дне лежит какая-то вещь черного цвета. Степа смотрит на нее завороженно, силясь отступить назад, но не может. Это браслет мамы, тот самый, в котором он нашел ее десять лет назад, голую, бездыханную, со змеевидными волосами. Степа понимает, что браслет нужно достать, и если он это не сделает, никто не сделает. Он шагает вперед. А потом нос неприятно щиплет от ионизированной воды. Подросток взмахивает руками, стараясь изобразить что-то похожее на плавание, которым никогда не владел. Степа один-единственный раз вдыхает под водой, как когда-то его мать, и больше не дышит.
Охранник пропустил его молча, а глаза у самого испуганные. И он один сегодня на посту – зайцем забился в свою будку, как только Антон прошел в дом. Кругом мерзкая, разрушительная тишина. Наверное, такая тишина воцаряется после взрыва бомбы, когда обломки улеглись в неровные кучи и осела пыль. В ушах звенит, в горле давит, и не верится в то, что ты еще существуешь.
Дежурный пропустил, потому что знал: Антона позвали. Аркадий выгнал всех и закрыл двери особняка на две недели. Там даже Лизы не осталось. Режиссер ее отключил. Впервые в жизни. Потом он сам позвонил Антону: «Пожалуйста, пожалуйста, приезжай… когда сможешь, приезжай».
В холле и гостиной было грязно. На полу валялись толстостенные квадратные бутылки из-под дорогого алкоголя, какие-то вещи: носки, скомканные брюки, мокрые полотенца, вывернутые сумки – все вперемешку. Шторы на окнах плотно задернуты, в комнатах душно и затхло.
Оглядевшись, Антон прошел на кухню. Аркадий, скрюченный, жалкий, в привычном расписном халате, с голыми ногами, смотрел один из своих фильмов на большом настенном экране. Увидев Антона, он улыбнулся, но не встал.
– Что, Антоша! Приехал, спасибо… – Голос его был сладок и тягуч.
Режиссер неловко взял стакан со стола, по которому были раскиданы куски хлеба, обмазанные зеленым соусом, использованные салфетки, орешки и еще какая-то снедь. В центре стола лежало блестящее красное яблоко, налитое, словно восковое. Среди хлама и мелочи оно выделялось своей чистотой и яркостью. Аркадий отхлебнул из стакана.
– Антоша, садись, дорогой. С-час досмотрим-м…
Он вздохнул и на высоте вдоха неожиданно икнул, а потом шумно, словно нехотя, выдохнул. Медленно моргая, опять устремил взгляд к экрану.
Антон только сейчас понял, что режиссер мертвецки пьян.
Бесшумно вошел охранник, осторожно покашлял.
– Это, Аркадий Степанович, кх-хм… ну… приберу