поэтому…
– Нет! Нет! Нет! – перебила его Кристина. – Иисус – Бог. Пока вы это не поймете, вы обречены!
Через некоторое время следователь обратился ко мне:
– А ты тоже евангельская христианка?
Я сказала, что православная.
Только в пять часов вечера нам объявили, что никуда нас отпустить не могут. Поэтому мы вернулись в отель, в котором должны были находиться до того, как наше дело рассмотрят в Дамаске и вынесут по нему решение.
В отеле «Болман» мы провели три ночи. Нас охраняли вышеупомянутый Рабиа и его молодой напарник Аля. За два дня постоянного общения мы с ними сблизились. Аля даже познакомил нас со своей семьей и принес бургуль5, приготовленный его бабушкой, что нас очень растрогало.
Это были очень светлые дни. Мы жили в четырехзвездочном отеле, вроде бы под арестом, но могли передвигаться по городу в компании наших охранников. Мы разговаривали обо всем. Рабиа рассказал о своей жене, которая была беременна. Супруги не виделись уже около полугода, и Рабиа очень сетовал на боевиков, обступивших город.
Вечерами мы сидели в кафе и пялились на арабских и русских куртизанок, работающих в отеле. Вот война войной, город окружен, школы и детские сады закрыты – а секс за деньги не потерял популярность.
Наш второй день в гостинице не заладился с самого утра. Мы с Кристиной пили кофе и говорили о разнице наших менталитетов. В конечном итоге мы начали ссориться, она бросила, что я ее не уважаю. Помолчав, она добавила:
– Хотя что я с тобой вообще спорю! В твоем сердце никогда не было любви Иисуса. Как ты вообще можешь меня понять?
Сказала она это как бы не мне, а просто так. Меня это настолько обидело, что я не разговаривала с ней до обеда.
Вечером того же дня Рабиа устроил так, что мы остались в холле отеля наедине. Он томно на меня смотрел, а когда говорил, то было видно, что он хотел что-то выразить, но все не выходит. Только когда часы пробили полночь, он наконец решился, но сделал это очень хитро. Когда я сказала, что уже поздно и мне пора спать, он подмигнул мне и грустно произнес:
– Да, конечно! Иди к себе, я же пойду в свою комнату плакать.
Я подумала, что плохо поняла его, и переспросила:
– Куда ты пойдешь?
– Я пойду в свою комнату плакать, – повторил он. – А ты пойдешь ко мне, чтобы плакать?
Рабиа оказался бессовестным трусоватым алавитом. В беседе со мной он пытался играть словами. Слова «плакать» или «остаться» на арабском звучат одинаково, за исключением одного звука. Он явно говорил про плачь, но по смыслу подходило слово со значением «остаться, провести время».
Я поняла, к чему он клонит, но решила уточнить:
– Так плакать или остаться?
– Ты пойдешь ко мне в комнату, чтобы провести там ночь? – наконец-то прямо спросил он.
«Наглец! Пристает ко мне при исполнении обязанностей!» – подумала я и напомнила ему о беременной жене, добавив, что в моем отказе нет ничего личного. Говорила я медленно и не горячась, но он все