папского двора гостя утешал сам понтифик.
– Пути Господни неисповедимы, – веско произнес «чертов епископ». – Вы согласны со мной, сестра Констанса?
– Воистину! – с жаром ответила та.
Ну да, а что еще она могла бы сказать? Пути Господни – пожалуй, самый безжалостный аргумент в мире. И совсем не важно, что с тобой происходит: поставили тебе Альцгеймера в неполные тридцать; или ты поверил очередному великому гуру и переписал на него все имущество, а теперь ночуешь в домике из картонных коробок; или какой-то полоумный кукольник убил всю твою семью, подругу и бойфренда. «Пути Господни неисповедимы!» – скажут тебе добрые христиане, глубокомысленно ткнув пальцем в небо. А они ведь, и правда, тычут пальцем в небо, потому что им-то откуда знать, по чьей воле все это произошло? А уж как любит эту фразу монсеньор! Свалить все на Бога – самое милое дело, это ведь как коматозника пинать, он тебе все равно не ответит.
Стук в дверь отвлек Федерико от философских мыслей.
– Входи, дитя мое! – сказала аббатиса.
Сестра Джанна вошла.
***
Больше всего я боялась, что мой организм выкинет какой-нибудь фокус. Ну там, обморок или истерика – мало ли, что может случиться от потрясения. Я неделю прокручивала в голове эту встречу, и, с одной стороны, мне жуть как хотелось увидеть брата, а с другой – я умирала от страха. Так что в покои аббатисы вошла на негнущихся ногах, и лицо у меня, наверное, было такое, будто ко мне не брат приехал, а передвижной зоопарк с тиграми, и мне нужно их покормить.
Гости поднялись мне навстречу. И кто из них Джулио, догадаться было нетрудно, ведь ему вряд ли было за шестьдесят, как тому, второму сеньору в черном. «Господи, вот он!» – эта мысль прошмыгнула в голове, как мышь через кухню, и тут же спряталась в норке. Не зная, что говорить, я уставилась на старика и упорно смотрела только на него.
– Дитя мое, это монсеньор Альберто Салафия – доверенное лицо Его Святейшества, – услышала я голос аббатисы, раздавшийся из-за их спин. Саму матушку Констансу я в этот момент не видела.
– Монсеньор, – я почтительно склонила голову и быстро взглянула на его руку, ища глазами епископский перстень, к которому мне следовало приложиться, встав на колени. Меня не удивил тот факт, что он без облачения, в случае неформальных визитов такое допускалось. Но на его руке были только часы, недешевые, кстати.
– У меня нет духовного сана, сестра Джанна, – улыбнулся человек из Ватикана, поймав мой взгляд. – Так что обойдемся без формальностей.
– О, – выдохнула я, – монсеньор – мирской епископ?
– Да, можно и так сказать.
Мирской епископ – это, строго говоря, человек, не имеющий к клиру вообще никакого отношения. Скорее всего, Альберто Салафия принадлежал к какому-то древнему знатному роду. Таких людей иногда приближали к папскому двору. В наше время их назвали бы спонсорами. Но почетный титул «монсеньор» говорил о том, что этот