раздражение. Он уже не рад был, что позволил себе проявить слабость. Приступы тоски время от времени находили на него, и это неизбежно при такой долгой жизни, да еще и сон этот проклятый уже неделю не дает покоя… Нервы стали совсем ни к черту! Каталонец мысленно пообещал себе, что закончит работу и попросит у монсеньора пару недель отпуска. Салафия никогда не отказывал своему мастеру в таких приятных мелочах. Так что надо быстренько заарканить эту монахиню и смотаться куда-нибудь подальше от цивилизации – в Танзанию или на Мадагаскар.
– Ну уж нет, моя Галатея! – сказал он, поднимаясь из-за стола и аккуратно складывая салфетку. – Моя душа навеки принадлежит тебе. И я ни разу не пожалел о своем решении, между прочим. Ложись без меня. Я поговорю с монсеньором и вернусь. Надеюсь, мы быстро закончим.
Мужчина поцеловал супругу в губы с той же нежностью, с какой делал это на протяжении веков, начиная с их первого семейного завтрака на утро после бракосочетания. Спускаясь в сад, он уже видел в мечтах, как они предаются любви на белом песке частного пляжа где-нибудь в тропиках, и когда вышел на улицу, чувствовал себя гораздо увереннее.
***
Для паломников была открыта совсем небольшая часть территории. Они могли посетить базилику или выйти в ту половину сада, которая предназначалась для мирян. Туда же, где совершали свой ежедневный подвиг сестры ордена Святого Бенедикта, не мог войти никто. Старик ждал Федерико у высокой изгороди, разделявшей два этих мира. Кованая решетка была густо увита виноградом, и все, что скрывалось за ней, должно было оставаться тайной. Однако не было на свете такого места, куда не мог бы проникнуть вездесущий Альберто Салафия. Вот и сейчас, только завидев мастера, он поманил его за собой. Они обогнули изгородь, оказавшись вне поля зрения паломников. Впрочем, те на них особенно и не смотрели: сгрудившись вокруг маленького человечка с тонкими усиками, – очевидно, гида, – они внимательно слушали, куда им предстоит отправиться завтра.
– Иди сюда, смотри, – сказал Салафия и легко раздвинул листья вьющегося растения, словно то была театральная кулиса.
Каталонец заглянул в просвет и увидел с десяток женщин. Они в молчании прогуливались между оливковых деревьев. Рощу заливал мягкий свет фонарей, и казалось, их нарочно здесь поставили так много, чтобы бессовестные паломники могли разглядывать Невест Христовых в свое удовольствие. Бенедиктинки носили традиционное монашеское облачение – простое, черное, строгое: длинная ряса, скрывающий волосы капор, белая манишка с католическим крестом. «Интересно, – невольно подумал Федерико, – носят ли они еще грубые власяницы, дабы усмирить греховную плоть?»
– Видишь вон ту женщину? – спросил монсеньор.
Каталонец взглянул в ту сторону, куда указывал старик, и увидел полную монахиню, которая стояла в густой тени олив, возведя очи к небу, и медленно перебирала четки. Ее губы чуть заметно двигались…
– Да нет же, не ту толстуху, которая в тайне жует шоколад! –