на заваленные деревья и положил на брюхо ладони. Он почувствовал, как желудочный сок, так и не дождавшись нормальной еды, начал вовсю выедать брюшину. – Черт! Где там я кислицу запрятал? О, а вот и корешок лопуха!
Он жадно сгрыз всё, что попрятал на чёрный день, и с лицом, полным ребяческой радости, опрокинулся на спину.
До полудня оставалось совсем чуть-чуть.
– Ну, Дух, надеюсь, у тебя всё в порядке, – шёпотом произнёс Пришлый.
Он боялся призвать хранителя, отвлечь от поисков, ведь дорога к сигнальному огню затерялась. «Лес зачарован, а значит, – подумал чужак, – произнести что-то – почти как подбросить монету. Ты или отзовёшься эхом, или прозвучишь в сознании. Не в своём, но в чужом. А нам этого пока не надо».
Он погрузился в мысли. Перебрал в голове то, что его в действительности волновало, и тут на поверку вышел сон, приснившийся ему на днях.
Синяя-синяя гладь. Просторная сверкающая бесконечность. Это был океан. Тот безмолвно купался в лучах, совестливо отгораживая тьму, от которой пучина не в силах была отказаться.
Чужак плыл по мировому лику. Плыл чудесным ребёнком, заброшенным в рабочий комбинезон. Однажды он покинул себя, да, преодолел своё тело и обратился астральной проекцией. Он тут же поспешил исследовать океан, придержащий свод. Он поднялся к солнцу, увидел каждую его пору и дотронулся, почувствовав холод. А однажды его заклевали чайки, лишённые глаз и клювов. А насытившись им, оторвав каждая по кусочку, они обратились ко времени и попросили замедлиться. Сутки продолжились, но время превратило их в буревестников и подарило крепкие крылья. Они опустились к бризу, и мировой лик вступил с ними в спор. Чьё пение лучше – ливня или безветрия? Пришлый успел услышать доводы птиц, как тут его внезапно отбросило к телу. Он почувствовал, как сильно продрог, насколько мучительна, оказывается, ломоть в костях и как же сухо и солёно в горле. Он будто пережил жестокую бурю. Что-то измывалось над ним, пока он был без сознания, разорвало на куски, а как только он очнулся – собрало воедино. Он – существо, одетое в рабочий комбинезон, – и он забыл, как здесь оказался. Вдруг издалека послышалась песнь. Зловещая песнь. Куплет страха, кутающий синюю-синюю гладь в багряные-багряные волны.
Он вымолил у воды, чтобы её пузыри заткнули ему уши. Разум же молил о прощении. Ведь им вместе было чего бояться. Они оба – разум и тело – могли погибнуть. Предоставить полный контроль тишине. Тишине, прислуживающей мраку, что так тихо, но точно ломает ключи к разгадке.
Внезапно толща воды поднимается ввысь.
По всем правилам он – живой, дышащий через раз – должен был вознестись вместе с ней. Сине-багряные щёки проводили бы его наверх, к поверхности, где балом правили молодые грозы. Наступала новая буря. И её наступление приходилось на проникновенный рассказ о хвором гребце, заплывшем на необитаемый остров. Пришлый впервые расслышал, о чём говорилось в песне. Она